— Госпожа маркаба, — шептал он. — Моя величайшая любовь.

Я хотела сказать ему это, когда он поднимал меня к сундуку. Но царь поцеловал мои губы, а колени мои оказались у самой груди.

— Моя любовь к тебе как рассвет. Моя любовь к тебе как луна. — Его лицо болезненно исказилось. — Как мне отпустить тебя, зная, что ты можешь уйти за грань, пока я пытаюсь спасти тебя? Как мне отдать тебя в руки любого бога?

— Смиренно, — ответила я, и он подчинился.

Я запомнила движение рук. Потом мир сомкнулся вокруг меня и наступила тьма.

Я видела, как они расступаются, словно в сказке о расступившемся море. Как они отшатываются! Как бегут, дождем омывая две стороны склона.

Невероятно, но я их видела.

Их было множество, и многие были с оружием, и непонимание проступало на лицах, затем смятение, затем они заслоняли глаза руками.

И бежали прочь, словно листья, гонимые ветром.

Но все хорошо, хотелось мне сказать. Солнце поднимается без нашей помощи. И луна придет ему на смену. И есть сила, что заставляет их подниматься в зенит и идти к закату, та же сила, что сотворила луну и солнце.

Теперь я это знала.

Все загадки пропали, оставив после себя лишь шелуху, пустую оболочку, как саранча, что оставляет ее на стеблях.

А затем и шелуху унесло прочь.

И меня.

Кто я?

Не было Билкис, не было Македы или жрицы. Не было дочери, царевны или царицы. Не было возлюбленной, не было нелюбимой. Осталось лишь имя, которое было со мной всегда, но которое я забыла. Имя, по которому звал меня Бог, непроизнесенное и не записанное. Прошлая я пропала. Так сосуд, чтобы быть наполненным, вначале избавляется от содержимого.

Да. Свобода. Яфуш был прав.

Полумесяц закрыл солнце в небе. Время и вечность одновременно. Как прекрасен был мир! И рай танцевал среди нас. Я искала любви. Я говорила о любви, не зная, что это шаг за грань мудрости, навстречу Богу. И в этом было единственное спасение.

Царь был рядом, когда крышку подняли и отставили прочь и первый порыв холодного ветра пробудил меня. Он сам вытащил меня из золотого сундука, как вынимают дитя из тугого чрева.

— Она дышит? Она мертва? — закричал Яфуш.

Я никогда не слышала, чтобы он кричал.

— Она жива! — воскликнул царь, сжимая меня в объятиях.

Жива. Как никогда, и сильней, чем он мог бы себе представить.

Он целовал меня — тысячу раз целовал меня. Как я хотела утешить его тысячей изречений, велеть ему запомнить все, что я сказала, как я запомню все, что скажет он, когда ответит на мои загадки с той мудростью, что не по силам даже ему.

Я так хотела рассказать о том, что Яхве его не забыл.

Да. Прежде всего об этом.

Но вместо этого я сказала одно лишь слово, то самое, что видела сейчас, глядя на его лицо — или на лицо Яфуша, или Шары, или любого другого человека, знакомого мне либо нет, — но лекарство, так долго державшееся внутри, наконец подействовало.

Я забыла сказать ему, что мы должны закончить свою историю. Нужно обязательно вспомнить и рассказать ему это.

Песок создал в воздухе привычную зеленоватую дымку. И говорили, что, когда мы вошли в лучший порт, до которого добрались, шторм следовал за нашими кораблями.

Но это неправда.

У нас ушло две недели, чтобы найти подходящее место для высадки на побережье, чтобы разгрузить верблюдов, шатры и провизию, с которыми мы проделали остаток пути на юг, к Сабе, — и снять с корабля самый ценный груз, накрытый тяжелыми шерстяными покрывалами. Странную бесформенную поклажу несли на шестах левиты, которые доставили ее в город, а затем сопроводили нас на корабли. И две недели понадобилось мне, чтобы прийти в себя и вспомнить все, что случилось за те часы, хоть с каким-то подобием ясности.

Они говорили, что на борт я поднялась без сознания. И это тоже неправда. Я ожила вскоре после Иерусалима и слышала рассказы лагеря о том, как я растворилась в воздухе, как люди за стенами города в смертном страхе бежали при виде ковчега, как немедленно захлебнулось восстание. Хадад, как утверждал царь, собирал на границе войско, демонстрируя свою мощь. А потому царь выехал вперед с теми людьми, что могли пережить присутствие Яхве и не позволили врагу атаковать во время праздника.

Никто не сомневался в царе, когда ковчег несли передними.