— Ты мечтаешь, Минос? — спросил отец.

— С чего ты взял? — ответил я.

— Ну как же. Ты стоишь передо мной, знаешь, о чём пойдёт речь, а на меня почти не смотришь.

— Я ни о чём не знаю, — возразил я.

— В таком случае ты глуп, — отрезал он. — Что же такое с вами происходит? Сарпедон мне не нравится, Радамант тоже мечтатель.

— Отец, — скромно ответил я, — если бы я придавал значение сплетням из дворца, я, возможно, лишился бы сна.

— Что ты хочешь этим сказать?

Мне было известно, что нападение — лучший способ защиты:

— Говорят, будто жрецы собираются идти своим собственным путём и могли бы стать для тебя опасными. Утверждают также, что рабы готовят восстание, потому что хотят быть свободными. Где бы я ни был, мне нашёптывают то одно, то другое. Ты вывез с Крита ремесленников, чтобы они служили тебе и обогащали нас своим искусством, однако...

— Мы многому можем поучиться у Крита, — прервал меня отец, показав, что у него на этот счёт свои собственные соображения. — Критская керамика славится повсюду. Корабли народа кефтиу до самого извержения вулкана на Каллисто были желанными гостями во многих странах. Такие критские города, как Кносс, Амнис и Сития, стали знаменитыми. Египтяне сообщают о тридцати шести городах, но некогда, говорят, их было даже девяносто. Нужно признать, сын мой, что критяне опередили нас в смысле культуры. Что есть высокая культура, Минос?

Не получив от меня ответа, он продолжал:

— Высокая культура — это обладание техникой, это стабильная политическая и экономическая организация, это духовная и нравственная позиция, которая лучше и крепче, нежели у других народов. Высокая культура, — глубоко вздохнул он, — это обладание душой, которая проявляется прежде всего в религии и поэзии, в искусстве и в самостоятельном ремесле. Заметь себе ещё одно, Минос: на Крите строили лучше, чем у нас, занимались сельским хозяйством и жили тоже лучше. Всё, что мы имеем, возникло на Крите. Там зародилась великая культура, к которой мы должны питать уважение.

Он повернулся к одному из высших чиновников и заговорил с ним; казалось, они обмениваются друг с другом вполголоса какими-то тайнами.

— Я полагаю, что время там работает на нас, — задумчиво заметил отец и вновь испытующе поглядел на меня. — Среди критян нет единства, они борются друг с другом, ссорятся из-за прав, торгуются из-за мелочи, испытывают друг к другу зависть из-за воды и пашни, голодают и не думают о том, что всегда будут существовать четыре непохожих Крита.

— Четыре непохожих Крита? — ошарашенно переспросил я.

Отец неодобрительно покачал головой.

— Сейчас тебе тридцать, ты охотишься и волочишься за женщинами, и кроме этого у тебя нет никаких серьёзных интересов. На Крите преобладают горы и равнины. Они делят остров на четыре части. Существует четыре крупных центра правления, средоточием которых являются дворцы, царские города. В одних на первом месте обработка сельскохозяйственных угодий, в других — разведение скота. Ещё накануне грандиозного наводнения жители Лариссы постоянно враждовали с жителями Кносса. Жители Северного Крита враждуют с жителями Южного Крита, жители Востока — с жителями Запада. Это опять четыре Крита. Но что меня очень привлекает в критянах, так это то, что они придают религии неведомую до сих пор окраску. Главная её забота — и это я считаю положительным — о жизни, а не о смерти. Даже силы преисподней молят о помощи там, где воздух самый свежий, а свет — самый незамутнённый, — на вершинах гор. Свои крупные храмы они ориентируют с учётом восхода светил. Это трудно понять, но по счастливому стечению обстоятельств культура на Крите, в этой крестьянской стране, создаётся художниками. Таков этот народ, — взволнованно сказал отец, — который сильно привержен земным богам, проповедует такт, поэзию, изящество, чувство изысканности. Всё это можно было бы назвать почти чудом.

В дверях тронного зала появился офицер. Почтительно остановившись, он взглянул на меня и сказал:

— Твоя мать, царевич, желает говорить с тобой.

Отец дал мне разрешение уйти.

Когда я вступил в приёмную матери, на подушке возле её ног опять лежала собачка, чернокожая рабыня стояла с опахалом в руках, отгоняя мух и освежая воздух. Особому придворному было, похоже, поручено следить за тем, чтобы мать узнавала только то, что ей можно было знать, чтобы не нарушался установленный церемониал и ей оказывались надлежащие почести.

— Ты отправишься на Крит, — сказала она, ответив на моё приветствие.

Я промолчал, скривив губы.

— Ты рад?

— Чему? — спросил я.

— Тому, что очутишься на Крите, — удивилась она.

— Как я могу радоваться тому, о чём не имею представления, о чём при дворе ходят только слухи? В этих слухах чаще всего одна только ложь.

— Отец желает, чтобы ты завоевал Крит.

— Тогда ему следовало бы сказать об этом мне, а не тем людям, которым нет до этого совершенно никакого дела. Любой раб знает больше меня. Вас удивляет, что я целиком поглощён охотой й женщинами. А разве вы пытались пробудить во мне интерес с чему-то иному? Ты родила троих сыновей и недовольна их образом жизни. Сделала ли ты что-нибудь, чтобы твои сыновья получили хоть какое-то поручение? Ладно, я знаю, что я — старший сын царя. Но этим всё и ограничивается...

— Твой отец не раз позволял тебе принимать участие в переговорах и торжественных обедах, демонстрируя тебе свою благосклонность.

— Видишь ли, матушка, — миролюбиво заметил я, — несколько дней назад я наблюдал в мастерских ремесленников за работой кожевников. Они изготавливали сандалии, набедренные повязки, культовые одеяния, щиты, шлемы, футляры, оснастку судов и много другого. Шкуры они дубили маслом и разнообразными минеральными и растительными веществами. С помощью морской соли они размягчали приставшее мясо и удаляли его, известковым молоком сводили шерсть. В одном месте кожу промывали, в другом дубили дубовой корой. В объёмных чанах лежали чернильные орешки, жёлуди и стручки акаций, чтобы предохранить кожу от гниения и придать ей водонепроницаемость. Некоторые куски натирали оливковым маслом или коптили. Я видел, как несколько мужчин стояли кружком и снимали шкуру с крупного быка. Группа ремесленников занималась изготовлением исключительно мешочков для фаллоса в форме раковины. Все они, вплоть до последнего юнца, знали, что им следует делать, — сказал я почти сердито и повторил ещё раз: — Все знают, что им следует делать, и только я, сын царя, этого не знаю. А теперь вы заявляете, что я должен завоевать Крит. Не пора ли, матушка, — серьёзно сказал я, — поговорить со мной откровенно?