— Сколько тебе лет? — уважительно поинтересовался я, ибо не мог не отдать должное его зрелости и мудрости.

— Восемьдесят четыре года.

— А мне — тридцать.

— Тогда ты ещё замечательно молод и у тебя есть силы, чтобы подчинить себе власть, которой обладают жрицы.

— Молод?

Он кивнул.

— Не будь воспоминаний молодости, мы никогда не чувствовали бы своего возраста. Только отсутствие возможности сделать что-то такое, что мог сделать прежде, и составляет суть старости. Поверь мне, — проникновенно сказал он, — старик не менее совершенное создание, чем молодой.

В толпе чиновников, слуг и рабов я заметил Сарру и окликнул её.

— Это твоя жена? — спросил критянин.

Улыбнувшись, я отрицательно покачал головой.

— Будь осторожен, — предостерёг он. — Она может стать для тебя опасной.

— Каким образом?

— Она очень хороша собой, но уже не девушка. По ней видно, что она неглупа. Она поймёт, что стоит на пороге старости, и будет всеми силами добиваться твоей благосклонности. Женщина... — Он задумался, подыскивая нужные слова, а потом сказал откровенно: — ...готова на любые жертвы, чтобы затем, если добьётся своего, не жертвовать ничем. Она станет танцевать, если будет уверена, что этим завоюет тебя, а потом даже не вспомнит, что танцевала. Она будет говорить тебе слова, которые забудет, как только ты сделаешься её собственностью. А в итоге, если полюбишь её, ты станешь очень одинок...

— Кто же ты? — удивлённо спросил я.

— Раб.

— И всегда был рабом?

— Может быть — да, а может быть — нет.

— Как тебя понимать?

— Я родом с южного побережья, вырос в Лариссе. Царь Кносса вступил в борьбу с царём моей родины и одержал победу. Ещё вечером я был свободным гончаром. — Опустив глаза, он тихо произнёс: — Моя керамика славилась повсюду. — Потом опять посмотрел на меня: — А на следующее утро стал рабом.

— На вас напали?

— А разве на нас не нападали постоянно? Когда мы любили, занимались торговлей, своим ремеслом... Теперь я приставлен к храмам, прислуживаю жрицам. Многие из них хорошие, но немало и плохих. Как все мы, они всего лишь люди...

— Но ведь жрицы должны быть девственницами? — спросил я. — Когда-то я слышал, что это непременное условие.

— И да, и нет.

— Так да или нет? — настаивал я.

— Из эгоизма — так я считаю — верховные жрецы настаивают на девственности, однако...

— Что?

— Делают исключения, — сказал он двусмысленно.

— В каких случаях?

— Если женщина или девушка очень красива и особенно привлекательна. Таких никогда не отвергнут, — философски добавил он. — И ещё охотно берут умных девушек.

— Ты сказал, что жрецы отдают предпочтение девственницам из эгоизма...

— Нужно ли мне отвечать тебе? — ответил он, многозначительно улыбаясь.

Я посмотрел на него таким вопрошающим взглядом, что ему всё же пришлось ответить.

— Нетронутая девушка таит в себе особую привлекательность для любого мужчины. Поставь перед свободным мужчиной пятерых вдов и одну девственницу, и почти наверняка он остановит свой выбор на ней. Он имеет возможность быть её наставником и учителем в любви. У нетронутой девушки редко бывают собственные желания, она отдаётся, испытывает восторг и считает, что всё, что она испытала, наивысшее блаженство. Это удовольствие для любого верховного жреца, ведь он тоже мужчина.

Несмотря на свой возраст, раб стоял передо мной гордо выпрямившись. Потом медленно склонил голову и печально сказал, что испытал за свою жизнь уже два поражения.

— Первое, когда тебя сделали рабом в Лариссе? — спросил я.

Он с достоинством кивнул. Потом неожиданно вздрогнул.

— Что я тут наговорил? — испуганно спросил он.

— Что за свою жизнь ты уже дважды терпел поражения.

— Нет, нет, — возразил он. — Мне грозили два поражения, но я не сдался и сделался свободным.

— Как это?

— В Лариссе я стал рабом. Мне удалось подчинить себе обстоятельства, и теперь служба в храмах доставляет мне немало радости. Я служу и потому становлюсь свободным. — Он мельком взглянул на меня, словно стремясь опять заглянуть мне в душу, потом негромко заметил, что жизнь грозила сломить его ещё в детском возрасте.

Я вопросительно взглянул на него.

Он ответил почти с гордостью:

— Ребёнком я хромал на одну ногу и мог остаться на всю жизнь калекой.

— Так ты преодолел себя?

Старик кивнул:

— Я не сдавался, разрабатывал больную ногу. На это ушло немало лет. Разве по мне можно заподозрить такой дефект? — спросил он. — Мне страстно хотелось нормально ходить. Это моя победа. Будучи рабом, я свободен, я превозмогаю болезнь и к тому же иду в ногу со временем. Я даже выиграл, — радостно признался он, — потому что стал гончаром и сумел показать себя.