За поминальной трапезой ели не только жареное мясо быка, но и фрукты и мёд, ячмень и пирожки, запивая молоком, вином или маслом. Рабы принялись курить горящими листьями лавра, а управляющий под конец празднества зажёг фимиам [6] .

Пока все сидели и пили, я находился в другом мире, я принадлежал Гайе, целовал и ласкал её так, словно стремился многое наверстать.

Целыми днями я был словно больной, мало ел, всё время был погружен в свои мысли. Учителям, которые окружали меня с шестилетнего возраста, приходилось нелегко; когда они о чём-нибудь рассказывали, пытались объяснить мне значение цифр и знаков — я их не видел и не слышал.

Теперь я почти каждый вечер наведывался в тот дом, где собирались мужчины, игравшие в кости и потягивавшие из маленькой амфоры крепкое вино.

— Так ты и в самом деле Минос, старший сын царя? — недоверчиво спросил один из присутствующих.

— Забудь об этом, — отмахнулся я, — я, как и все вы, — человек, и я страдаю.

Я выпил и вскоре вновь очутился в иллюзорном мире. Мужчины тоже захмелели и заговорили о слоновой кости.

— А откуда привозят эту слоновую кость, ведь никаких слонов у нас нет? — спросил я.

— Из Сирии, а возможно, и из Египта. Резчики упоминали Ливию.

— Однажды, — заметил один из мужчин, — я видел в одном из дворцов в Египте фриз, где было изображено, как кефтиу преподносят в подарок или в виде дани какому-то фараону слоновую кость и животных.

— Кефтиу? — спросил я.

— Так египтяне называют жителей Крита.

— Кефтиу — Крит? — задумчиво повторил я и погрузился в размышление. — Ты уже побывал в Египте? — удивился я.

Мужчина кивнул.

— Это страна чудес. Я видел огромные города с прекрасными широкими улицами, великолепными домами и гигантскими пирамидами.

— Пирамидами, — повторил я.

Мужчина снова утвердительно кивнул:

— Пирамида в Гизе сложена из гранитных блоков весом почти в шестьсот талантов, их нередко доставляли с расстояния до шести тысяч стадиев и составляли в высоту более четырёх футов. Каменотёсы фараона Хеопса умели так точно разрезать гигантские каменные блоки, что зазор между ними составлял не больше нескольких волосин по всей длине. В Египте было немало мудрецов, которые обладали огромными знаниями. Уже закладка города с дворцами, домами и улицами таит много секретов.

Я вновь погрузился в необычные размышления.

— Закладка города с дворцами, домами и улицами таит немало секретов, — повторял я почти с благоговейным шёпотом.

Очутившись в своих комнатах, я вылепил из глины дома и расставил их вдоль улиц. Затем я расположил их вокруг дворца и проложил улицы, направив их к нему в виде сходящихся лучей. Потом я забросил затею, сказав себе, что город должен стоять на море или на судоходной реке и иметь гавань.

Так я начал закладывать города, придумывать административные здания, лавки, кварталы домов для торговцев, ремесленников и жрецов. Потом я сделал порт, вылепил из глины корабли, помещения для зимовки и для хранения товаров.

В своих играх я выступал в роли планировщика городов, архитектора и строителя, и ночами меня всё чаще обуревали мечты заложить города и улицы, которые однажды станут процветающим центром для живущих там людей.

Мне очень не хватало Гайи. С ней я мог бы обсудить многое, собственно говоря, всё. Она любила то, что доставляло мне радость, и отвергала вещи, которые были мне не по душе.

Спустя примерно десять дней после гибели Гайи отец призвал меня к себе в афинский дворец. Он по-хорошему побеседовал со мной, представил меня одному египетскому сановнику, и мне было позволено даже присутствовать на торжественном обеде, который давали в честь этого гостя. На прощание египтянин пообещал прислать мне подарок.

Не прошло и месяца, как мне привезли Шиту, рабыню, в качестве дара сановника.

Управляющий привёл девушку, окинув меня при этом критическим взглядом, произнёс несколько ничего не значащих фраз и указал рабыне комнату, которая находилась как раз напротив помещения, где я спал. Стоило мне немного приподнять голову, как я сразу же видел, что она делает.

Первые дни и недели были для меня тяжёлыми: Гайя до такой степени заполняла моё сердце, что я отвергал Шиту, не желая видеть её возле себя. Но мало-помалу я начал присматриваться к ней. Говорила она мало, только заботилась обо мне. Она видела во мне лишь мальчугана неполных шестнадцати лет, который носил имя Минос и был сыном афинского царя.

Из разговоров, которые вели между собой во дворе рабыни, я знал, что Шита моя ровесница и подошла бы мне лучше, нежели Гайя.

— Царевич становится мужчиной, и ему нужна девушка, которая делила бы с ним ложе...

Образ Гайи не покидал меня. Но как-то однажды Шита тихонько вошла в мою комнату и поставила возле меня корзиночку со свежими фруктами, и я впервые увидел в ней женщину.

У Гайи была бронзовая кожа, а кожа Шиты имела светло-коричневый оттенок, свидетельствующий о том, что в ней немало анатолийской крови и в то же время в её роду встречались чернокожие предки.