Сандро молился. Многими годами позже он скажет Леонардо, что именно тогда решил стать монахом; этот миг отпечатался в его судьбе и обрёк его в будущем следовать за безумным отцом Савонаролой [120] .

А Леонардо ушёл, погрузился в себя. Видения Джиневры, убитой в собственном доме, метались и полыхали во тьме памяти.

Он молился об уничтожении и крови, однако плакал по Зороастро. И нарисованные ангелы улыбались, глядя сверху, как работают машины судьбы.

В тот же день, позднее, двое темнокожих рабов опускали Зороастро в пахнущую глиной землю. Внезапный пушечный залп напугал их, заставив бросить грубо сколоченные носилки и завёрнутое в муслин тело прямо в могилу. Сандро, молившийся за бессмертную душу Зороастро, тоже вздрогнул. Он прикрикнул на рабов, но они, не обращая на него внимания, начали методично забрасывать могилу камнями и грязью.

— Пузырёк, они не понимают тебя, — тихо, почти шёпотом сказал Леонардо.

Раздался ещё один залп, за ним — почти без перерыва — последовали другие.

— Довольно молиться, — сказал Леонардо, хотя сам не проронил и слезинки по Зороастро; он был сух, как песок пустыни, по которому шла армия калифа в Замок Орла.

— Я закончил— Сандро смотрел на замок.

Ещё один залп.

— Нам лучше вернуться в замок, — заметил Сандро и, перекрестившись, бросил последний взгляд на могилу. — Держу пари, калиф будет искать тебя.

— С чего бы это ему меня искать? — спросил Леонардо.

— Чтобы представить своим евнухам.

Леонардо заметил, что младший из могильщиков торопливо отвёл глаза, тем самым выдавая себя.

— Сандро, кажется, эти... осведомители понимают, что ты говоришь.

Лицо Сандро залилось краской; но, когда они отошли подальше от рабов, Леонардо опять спросил, зачем он мог понадобиться калифу.

— Потому что пушки — твоё изобретение.

— И что?

— Думаешь, мамлюк с горячей кровью станет уважать подобное изобретение? Такие машины могут прийтись по нраву лишь кастрату, но никак не настоящему мужчине.

И Леонардо услышал в этих словах гнев, владеющий его другом.

— Пойду-ка я поищу Америго, — сказал Сандро. — Может быть, его горячка уже спала.

В комнате было темно; высокие, забранные решёткой окна прикрыты тяжёлыми занавесями; душный воздух пропитан едким дымом и густым, знакомым запахом ладана и кориандрова семени. Калиф восседал рядом с дюжиной евнухов-мамлюков высокого ранга, пышно разодетых в кафтаны из алого, зелёного и лилового шёлка, расшитого серебром и золотом. Они сидели на мягких подушках, откинувшись на прохладный камень стены, курили пятифутовые трубки и смотрели на Деватдара, который стоял в центре комнаты и держал раскрытую ладонь мальчика лет двенадцати, не более. Лицо мальчика было размалёвано, как у шлюхи, пальцы окрашены хной.

Хотя декорации были совсем другими, Леонардо узнал сцену: он уже видел её прежде. Красивый размалёванный мальчик будет смотреть в волшебную чернильную лужицу, налитую в его ладонь, видеть сверхъестественный мир и вопрошать ангелов, демонов, джиннов и святых — любого, кто подвернётся под руку. Леонардо, конечно, считал всё это глупым суеверием, хотя и помнил, что его юный ученик Тиста увидел в такой лужице огонь, который едва не поглотил Леонардо в спальне Джиневры.

Теперь Тиста мёртв — он погиб, подобно Икару, в летающей машине Леонардо.

И Леонардо помнил, что Тиста видел собственную смерть, что вырвал руку у Деватдара и, отпрянув от него, закричал: «Я падаю, помогите!»

Деватдар взывал к своим гениям, к своим фамильярам, и, хотя Леонардо не мог понять его арабских заклинаний, когда услышал их впервые — в palazzo Тосканелли во Флоренции, — сейчас он понимал всё.

Уголь и ароматические травы пылали в жаровне рядом с мальчиком, и Леонардо ощутил, как его лёгкие расширяются, как обжигает грудь странный холодок; голова у него на миг закружилась и тут же стала ясной-ясной, как единственный лучик света, серебрившийся в щели между занавесями на западной стене. Он взглянул на Куана, который привёл его сюда; но Куан отвёл взгляд, словно не желал иметь с ним ничего общего.

Мальчик внимательно смотрел в свою ладонь, словно привык к этим поискам богов и святых, обитающих во всех чернильных лужицах, и наконец сказал: