Жене Идарова Вяткин отдал половину своих денег, предназначенных на свадебные расходы. Он понимал, что Идаров долго не протянет и к документам этим никогда уж больше не вернется. Приобретенные документы представляли собой большую ценность. Даже беглый осмотр позволял надеяться на многие открытия из области истории Туркестанского края.

Но, к сожалению, грамот Мирзы Улугбека, подтверждающих право ювелиров на их землю, в этой груде бумаг не оказалось…

Остановился Вяткин у своего будущего тестя, секретаря Учительской семинарии Афанасия Федоровича Васильковского. Ему не спалось. Часов в пять утра он встал, оделся и вышел прогуляться. Сперва пошел к скверу, потом свернул к речке Чуйле. Она протекала мимо участка, на котором обычно работали семинаристы. Несколько оранжерей, пара тепличек, две-три шпалеры яблонь, возле изгороди — вишенник. Хозяйство для практики семинаристов, посаженное и ухоженное детскими руками. Их приучали к работе на земле. И приучили. Для Василия Лаврентьевича жизнь без цветов была не жизнь. До страсти любил он копаться в саду: как жук, таскал навоз, растил какую-нибудь грядку райхана.

Пробравшись по узкой тропинке у берега речки, Вяткин протиснулся в сад и пошел разыскивать посаженные им лет десять тому назад розовые кусты. Вот они, в куртине, и даже цветут. Василий Лаврентьевич вынул острый перочинный ножик, срезал два цветка с бледно-розовой розы, два с темно-красной, сложил нож и вылез обратно, чтобы вернуться по краю берега к скверу.

Только он поднялся от речки в конец Петроградской улицы, как услышал цоканье копыт одинокого всадника. Из-за поворота вынеслась каряя лошадь, споткнулась, и в кусты подстриженных туй через голову коня вылетел всадник. Это была молоденькая женщина. Василий Лаврентьевич помог ей подняться, поднял с земли оброненный платок. Шпильки из прически у нее выпали, черные косы — ниже колен — упали с плеч. Она все еще не могла прийти в себя после падения и ушиба.

Вяткин поймал за повод коня, попробовал подпругу — казак понимает толк в этом деле, помог всаднице сесть в седло, подал удила. И, неожиданно для себя, протянул утренние, все в росе, поздние розы. Женщина взглянула ясными черными глазами, улыбнулась, кивнула головой и умчалась. Вяткин смотрел ей вслед и даже не услыхал приближения целой кавалькады, поспешавшей за своим авангардом.

Он стоял долго. Прислонился к тополю, под которым только сейчас стояла женщина, вспомнил ее не яркое, с темными глазами, узкое лицо. Всплыло в памяти ощущение ее руки, когда он поднял даму в седло и она оперлась о его плечо. Казалось, вновь повеяло духами, так что он даже невольно вдохнул пряный осенний воздух с ароматом увядшего парка, куртин, заваленных жухлыми листьями, поблекшей травой.

Мать, сестра, девочки-соседки, с которыми он бегал в детстве в школу. Теперь вот Лиза. Вот и все его знакомые женщины. Все эти близкие ему люди были сама простота и бесхитростность. Лиза же полна, кроме того, и прямо-таки ангельской наивности, и он любил ее простой и чистой любовью.

Но эта встреченная им у парка женщина… кто она? Он угадал в ней какую-то ему неведомую глубину и манящую прелесть женственности.

Василий Лаврентьевич был удивлен и встревожен своим состоянием.

«Колдунья, — ухмыляясь, подумал он, — было же, верили люди в ведьм!»

Так, с ощущением чего-то странного, что впервые коснулось его крылом, он и вернулся в жилье.

Часам к десяти утра Василий Лаврентьевич отправился к Бартольду. Василий Владимирович обитал в одном из номеров Розенфельда с громким названием: «Регина».

Комната была насколько возможно завалена книгами. Вавилонские башни книг высились на полу, громоздились на подоконниках, грудой лежали на столах, на полке мраморного умывальника и даже на вешалке.

Василий Владимирович сидел за столом и писал. Рядом с ним остывал завтрак, лежала неразвернутая газета, щетка для волос, которую он, по рассеянности, так и не научился класть на место, — словом, Вяткин вспомнил о вчерашнем «оригинале» Идарове и подумал, что этот, пожалуй, если не знать Бартольда, может сойти за его неплохую «копию».

Бартольд обрадовался Вяткину.

— Вот и хорошо! Вот и хорошо, что приехали! Ну как, вы уже были у Идарова? Договорились с ним?

— Был, Василий Владимирович! Был и купил у него все документы.

— Все? Сразу? Для Самаркандского музея? — удивился Бартольд.

— Для себя. Пришлось, знаете ли, взять. У музея сейчас, — Вяткин развел руками, — нет денег. Он пока без бюджета.

— Вот оно что! И вы, тем не менее… все бумаги купили?

— Все. Сергей Александрович собирал документы с большим толком, так что я, надеюсь, не в убытке. Но кое в чем, увы, мои надежды не оправдались. Ну, да я по порядку. Земля квартала серебряников искони принадлежала кварталу Заргарон. Каждый заргар, имеющий разрешение на ремесло — иршад, владеет в этом квартале наделом. Он строит себе здесь лавку-мастерскую, в задней части возводит дом. Трудно сказать, сколько поколений ювелиров прожило свой век на этой земле. Несомненно одно: земля эта по праву принадлежит тем, кто сейчас живет на ней. Вдруг, вообразите, разжиревший богач кары Хамид, владелец караван-сарая — и не одного, а целых пяти, — задумал построить на месте квартала Заргарон шестой караван-сарай. Он, естественно, не стал толкаться в двери заргаров, а обратился к посредничеству жены самаркандского губернатора.

— Жены губернатора Самарканда?

— Вот именно. И она твердо обещала ему продать эту землю.

— Я что-то плохо понимаю вас, Василий Лаврентьевич: ведь земля-то, вы говорите, принадлежит ювелирам?

— Ювелирам, Василий Владимирович. В том-то и дело, что у ювелиров, кроме этой земли… словом, надо в старых архивах найти документы о том, что земля Заргарона принадлежала их предкам по закону.

— Их предкам. А ее хотел бы купить этот кары Хамид? Но при чем же здесь генеральша? Вообще я всегда плохо разбирался в денежных делах. Из ваших слов я только понял, что вам необходимо разыскать документы, и вы…