— Больше… больше этого… не повторится, — бормотал я. У меня до сих пор отчаянно кружилась голова, и я ощущал странную легкость во всех своих членах. Легкость и одновременно бессилие. Как всегда, припадок окончательно доконал меня.

— Вы еще будете убеждать меня в том, что он больше не повторится, — пробурчала лисья морда. Как и все, по сути своей трусливые люди, он имел обыкновение перегибать палку. — Вы тотчас выедете отсюда. Немедленно! У нас, знаете, есть и другие гости, и нам следует подумать о них, здесь ведь не…

— Не сумасшедший дом? Это вы хотите сказать? — несколько секунд я смотрел ему прямо в глаза. Гневное выражение тут же исчезло.

— Я… я не это имел в виду, — поспешно принялся уверять меня он. — Я только хотел сказать, что…

— Ничего, ладно уж. — Я махнул рукой, осторожно отошел от кровати. — В конце концов, вы правы, — пробормотал я. — Я покидаю ваше заведение. Сию минуту.

Я чувствовал, что стоит мне нагнуться за моей одеждой, как я снова упаду, а когда я стал продевать ногу в штанину, у меня снова закружилась голова, но на сей раз я сумел взять себя в руки. Нет, мне действительно необходимо было выбираться отсюда, причем сейчас же.

— Я не это имел в виду, — промямлил портье. — Вы спокойно можете оставаться, пока…

— Я ухожу, — отрезал я. — Прошу вас только дождаться, пока я оденусь. Я… я больше не доставлю вам хлопот. — Трясущимися руками я заправил ночную рубашку в брюки, взял жилет и кое–как напялил его на себя. Взгляд мой не отрывался от противоположной стены. Но тень там по–прежнему оставалась тенью человека.

— Может быть, мне вызвать вам врача, — предложил портье. Было видно, что ему вдруг очень захотелось опрометью броситься вон из этой комнаты. Я не мог ставить ему это в вину. Кто, скажите на милость, комфортно чувствует себя в обществе явно ненормального человека?

— Прошу вас, подождите, — попросил я его. — Я сейчас вернусь.

— Но у меня есть и другие обязанности, и потом, вы можете…

— Черт вас возьми, вы должны остаться! — рявкнул я. Лисье личико испуганно отпрянуло, портье пару раз судорожно глотнул, но послушался и не стал уходить. Он обвел глазами комнату, словно в поисках какого–нибудь орудия, чтобы, в случае чего, отбиться от меня, если мне вздумается продемонстрировать всю клиническую картину моего буйного помешательства.

Быстро — настолько быстро, насколько мне позволяли мои трясущие руки и невероятная слабость, — я оделся и, взяв со стола трость и шляпу, повернулся к двери.

Взгляд портье на несколько секунд словно прилип к моей физиономии, и судя по выражению его лица, вид у меня был — ужаснее некуда. Без звука портье посторонился, я прошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Там было темно, единственное оконце давало мало света, и лестница оставалась практически неосвещенной. Слава тебе, Господи, никаких теней. И теперь, если я не окажусь на солнце, то буду в безопасности.

Хотелось надеяться, что это так.

— Вы… вы действительно уходите? — еще раз спросил портье мне в спину.

Я кивнул, не оборачиваясь.

— Да. Когда мой… дядя вернется, скажите, что я ожидаю его в порту. Сегодня вечером, после захода солнца.

«Если доживу до вечера, — мысленно добавил я уже про себя. — И если останусь собой».

Дорога, в особенности последние полторы мили, была отвратительной, и Бенсену все чаще приходилось прибегать к помощи кнута, чтобы заставить лошадей двигаться. Повозка почти по ось застряла в черной, вязкой грязи. Чтобы продвигаться здесь более–менее быстро, требовалась дюжина волов.

Бенсен, прикрикнув на лошадей, опустил поводья, слез с повозки и подошел к Норрису, который лежал среди мешков и провонявших рыбой корзин. Он тихо стонал. В течение примерно получаса его несколько раз вырвало. Повозка пропахла его рвотой, и сейчас он лежал, уткнувшись лицом в мутноватую лужицу смердящей жидкости. Преодолев брезгливое чувство, Бенсен склонился над Норрисом. Повозку эту он «позаимствовал» у владельца, естественно, не испросив его разрешения, а Норрис…

«А Норрис, кажется, страдал явно не по причине нескольких глотков соленой морской воды», — мелькнула у Бенсена мрачная мысль. Теперь он уже не молил отправить его к доктору и не скулил, просто лежал без чувств. Глаза его были приоткрыты, а руки непрерывно двигались, словно сжимая и разжимая что–то, ногти впивались в трухлявое дерево телеги, и от этого звука у Бенсена мороз шел по коже.

— Как ты, старина? — осторожно спросил он Норриса.

Тот попытался приподнять голову, но не смог — сил не хватало.

— У меня… все болит. Куда ты… везешь меня?

Бенсен вздохнул.

— Ничего, ничего. Все с тобой будет в порядке. Я тебя не брошу, — заверил он приятеля.

— Ничего… не будет… в порядке, — простонал Норрис. — Ты… меня не к врачу… везешь?

— Нет, — не стал лукавить Бенсен. — Сегодня нет. Потерпи уж до завтра.

Норрис вновь застонал и выпучил свои красные, воспаленные глаза. Теперь Бенсен увидел, что белок почти весь окрасился кровью. Зрачки его неестественно расширились, лицо было бледным, даже изжелта–бледным и очень походило на старый, ссохшийся пергамент.