Она раскрытой лежала на столе — толстенный, переплетенный в окаменевшую от времени свиную кожу фолиант. Зеленоватое свечение, заполнявшее комнату, казалось, сгущалось у этих пергаментных страниц, и несмотря на то, что я стоял довольно далеко, мне казалось, что закорючки–буквы на пергаменте каким–то образом двигались.

Внезапно Говард, охнув от изумления, вышел из оцепенения и шагнул в комнату. Тремейн, тут же подскочивший к нему, загородил ему дорогу.

— Я бы не советовал вам прикасаться к ней, — тихо предупредил он. — Это означало бы вашу гибель, Лавкрафт.

Говард секунду или две смотрел на него полным ненависти взглядом.

— Что вы наделали, идиот? — прохрипел он.

— То, что должен был сделать. — Тремейн тихо засмеялся. — И вам это известно, Лавкрафт. Если бы вы об этом не знали, вы бы не пришли сюда. Но теперь уже поздно. — Он повернул голову и посмотрел на нас с Рольфом. Мы так и оставались за порогом. — Вы бы вошли, господа, что ли? — пригласил он. — Не бойтесь — ничего здесь с вами не случится, если вы будете достаточно благоразумны.

Все во мне восстало, едва я услышал это приглашение, мой внутренний голос орал мне, чтобы я поскорее уносил отсюда ноги, но я все же, преодолев голос воли, переступил порог и вошел в эту комнату. И сразу же мороз окутал меня своим ледяным покрывалом, и от ног моих вверх по телу поднималось отвратительное чувство очень странного холода, едва я ступил в эти клубы тумана, переливавшегося у пола. Чувство было такое, словно по моим икрам вверх ползут тысячи крохотных паучков.

— Вы просто безумец, Тремейн, — воскликнул Говард. — Вы же не отдаете себе отчета в ваших поступках.

— О, нет — вполне отдаю, — не согласился Тремейн. — Я сделал то, что должно быть сделано.

— Ведь вы умрете! — сказал Говард.

Тремейн невозмутимо кивнул.

— Вероятно, — ответил он. — Но что такое одна- единственная жизнь, тем более человеческая? — В его устах слово «человеческая» прозвучало почти что оскорблением. — Поздно вы явились, Лавкрафт. Это уже свершилось. Снова будет восстановлена власть истинного властителя этого мира, и она станет еще могущественнее, еще неколебимее, чем прежде. И больше вы уже ничего не сможете сделать.

Я не понял, что Тремейн хотел этим сказать, но слова его разбудили во мне что–то такое, что я уже ощущал прошлым вечером, когда изгонял демонов из тела девочки. И снова, как и тогда, я ощутил себя беспомощным зрителем, воля которого оттеснена куда–то далеко в самую глубину его сознания. Ноги мои без моего участия пришли в движение, я видел словно со стороны, как руки мои поднялись и схватили Тремейна, видел ярость, злобу в его глазах и слышал его страшный вопль, когда он, схваченный чьей–то незримой, исполинской рукой, был отброшен назад.

— Роберт! — возопил Говард. — Ты погибнешь!

Я слышал этот предостерегающий крик, но реагировать на него был не в состоянии. Я медленно подошел к столу, обогнул его и остановился над книгой, сложив руки в заклинающем жесте. Тело мое мне больше не принадлежало. Я хотел закричать, но и это не получилось. Руки мои, двигаясь как бы сами по себе, приблизились к раскрытым страницам, замерли в дюйме от них и продолжали опускаться еще ниже…

— Нет! — завизжал Тремейн. — Не делайте этого, глупец! Вы все уничтожите!

Моя правая рука легла на книгу.

Я почувствовал, что притрагиваюсь к сердцевине солнца. Это была уже не боль. Не жар, не холод, и вообще это ничего общего не имело с обычными телесными ощущениями.

Это была ненависть, переходящая все разумные границы и традиционные человеческие представления, ненависть ко всему живому и чувствующему. Ненависть в космических масштабах. Я покачнулся, из груди моей вырвался крик ужаса, я попытался убрать руку от книги, но не смог… Мои пальцы точно приклеились к черной коже переплета, и сквозь руку мою протекала абсолютно чуждая, инородная сила, раскаленной добела лавой вливалась в мое сознание, заставляя меня кричать, вопить, орать… Словно фрагмент какой–то очень реальной галлюцинации, видел я, как Говард и Тремейн одновременно набросились на меня.

Но Тремейн опередил Говарда на долю секунды.

Его кулак впечатался в подбородок Говарду и отшвырнул его назад, и почти одновременно рука его накрыла мою и стала отдирать ее от переплета книги.

Что–то произошло. Слишком быстро, чтобы я успел понять, что это было: словно проскочила искра, и едва руки наши соприкоснулись, всю энергию, заключенную во мне, вобрал в себя этот один–единственный удар. На какую–то долю секунды мне показалось, что я увидел свет, тончайший луч ослепительного света, исходившего из кончиков моих пальцев, который вонзился в его тело. Тремейна будто огрели огромным кулаком, но он не свалился замертво на пол, а застыл на месте, неестественно скрючившись, словно поддерживаемый чьими–то невидимыми руками. Тело его засветилось изнутри темно–красным светом, потом темно–красный сменился желтым, и вот он был уже ослепительным бело–голубым сиянием. Все это заняло какую–нибудь секунду. По комнате прошла волна испепеляющего жара, лед на стенах стал превращаться в пар, лопнули стекла в окнах, и вдруг из пола в потолок ударил ревущий огненный фонтан, окутавший тело Тремейна и поглотивший его.