— Но нас нагонят прежде, чем мы доберемся туда! — возразил я.

— Я думаю, доберемся, — ответила она. — Мы ведь сейчас едем напрямую, через лес. И если повезет, и мы снова где–нибудь не увязнем, то успеем. Темнота нам помогает. А через этот лес в Бэтхилл ведет с десяток дорог. Не могут же они везде поспеть.

— А если увязнем?

— А если увязнем, то остаток пути придется идти пешком, — пробурчал Говард. Было видно, что он раздражен, нервничает и боится.

Я решил не докучать ему и, попытавшись усесться поудобнее на жестких досках, принялся глазеть по сторонам. Впрочем, глазеть особенно было не на что: дорога стала настолько узкой, что можно было дотянуться до веток деревьев, и мы то и дело пригибали головы, чтобы ненароком не поцарапать себе лица или, того хуже, не остаться без глаз. Несколько секунд я прислушивался к скрипу колес и стуку копыт, и мне стало от этого слегка не по себе. Слишком темно вокруг, чтобы разглядеть дорогу, но, судя по звуку, грязь на ней была по колено, и колеса с трудом проворачивались, а копыта лошадей с чавкающим звуком проваливались в невидимое месиво. «Да, — подумал я, — если так и дальше будет продолжаться, то нам даже и увязнуть не потребуется — от такой езды, с позволения сказать, лошади быстро выбьются из сил».

В молчании мы ехали дальше. Дождь почти перестал, да и холод здесь, в лесу, был не таким сильным, однако меня продолжала бить дрожь, а бесформенные тени, в которые тьма обратила придорожные деревья, наполняли чувством необъяснимого страха. Я поймал себя на том, что невольно то и дело оглядываюсь назад, чтобы лишний раз убедиться, что за нами никто не гонится.

— Ты считаешь, они действительно бросятся за нами в погоню? — спросил я.

Говард мрачно кивнул.

— Можешь быть в этом уверен, Роберт, — ответил он. — Если бы не пожар, может, и не бросились бы. Но сейчас… — Он покачал головой, взял поводья в одну руку, а другой попытался раскурить сигару. Видя, как он мучается, я не выдержал и, чиркнув спичкой, поднес огонь к кончику сигары. Прикурив, он кивнул и, очевидно, в знак благодарности, выпустил мне в лицо целый клуб едкого дыма.

— Надо бы помедленнее, — сказала миссис Уинден. — Уже недалеко до поворота на Бэтхилл.

До поворота на Бэтхилл…. Что за черт, но я ведь уже где–то слышал это название, только никак не мог вспомнить, где и в какой связи.

Говард сжал в руках поводья и, прищурившись, стал всматриваться в темноту. Повозку закачало сильнее, под днищем что–то трещало, да так, что я уже подумал, что колесам приходит конец, но они каким–то чудом держались.

Вдруг он резко натянул поводья.

— Тпрру! — крикнул он. Нашу повозку изрядно тряхнуло.

— Что такое? — в испуге спросил я.

Вместо ответа Говард без слов ткнул кнутом куда–то в темноту. Я тоже попытался что–нибудь разглядеть, но не увидел ничего необычного.

— Я ничего не вижу, — ответил я.

Говард кивнул.

— Вот именно.

В первый момент я не понял его. Но потом…

Перед нами разлилась тьма — ничего, кроме черной как смола темноты. Ни деревьев, ни кустов. Ничего.

— Боже мой, да что же это? — вырвалось у миссис Уинден.

Говард, в задумчивости закусив губу, вручил мне поводья.

— Надо пойти взглянуть, — объявил он. — А вы оставайтесь здесь, — обратился он к женщине. Он слез с повозки и дождался, пока я последую за ним. Наступившая вдруг тишина мне показалась очень необычной. Дождь по–прежнему продолжал монотонно шелестеть в листве над нами, но это был единственный звук. Было слишком тихо даже для такой лесной чащи, как эта, даже для ненастной ночи, когда все в лесу замирает. Но, может быть, дело было просто в моих расшалившихся нервах? Ведь после всего, что произошло за последние дни, нечего удивляться, если тебе бог знает что начинает мерещиться.

Я проклинал судьбу, оставившую нас без фонаря. С этими мыслями я и подошел к Говарду. Лошади нервничали заметно сильнее и тревожно месили копытами грязь.

Сделав пару шагов, Говард вновь остановился и безмолвно показал куда–то вперед. Несмотря на кромешную тьму, я все же понял, что он имел в виду.

Перед нами, в нескольких шагах справа от дороги, возвышались три дерева, которые по воле природы стояли так близко друг от друга, что между их стволами мог с трудом протиснуться лишь ребенок, да и то худенький до чрезвычайности. Ветви их так переплелись между собой, что издали воспринимались сплошной огромной кроной, раскинувшейся на высоте ярдов этак в восемь.

И при этом все три дерева были абсолютно голыми, полностью лишенными листвы.

— Да черт возьми, что это такое? — пробормотал я.

Не дожидаясь Говарда, я, шлепая по грязи, двинулся вперед, чувствуя, как ноги мои увязают в грязи. Глянув вниз, я убедился, что граница, где заканчивалась проезжая дорога и начинался лес, исчезла. Здесь уже не то что не было и в помине кустарника, но и травы — лишь голая, коричневая земля, на которой не было ни сухих веток, ни опавших листьев, ни шишек — словом ничего, что обычно мягким, заглушающим шаги ковром устилает лесную землю.

— Ты только взгляни на деревья, — пробормотал Говард. Голос его дрожал. Подойдя ко мне, он протянул руку к одному из стволов, но касаться его не стал.

По спине у меня поползли мурашки, когда я увидел эти стволы вблизи. Они были гладкими. Абсолютно гладкими! На семь–восемь ярдов вверх на них не было ни сучка, ни веточки, ни кусочка коры — все исчезло, и кто–то или что–то так лихо отполировало их, что дерево даже блестело. Помедлив, я протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до одного из стволов. На ощупь он напоминал полированную мебель.