— Да сопутствуют тебе боги! — произнес хозяин, обращаясь к входившему путешественнику. — Да ниспошлют они силы твоему крепкому коню; он, по-видимому, очень сильный, но если ты заставишь его бежать так и дальше, то он долго не протянет. Издалека ли едешь?.. Не желаешь ли присесть и подкрепиться? Не угодно ли тебе отведать жареного барашка? Барашек такой нежный, как травка, на которой паслась его мать… Путь твой был такой длинный и ты так мчался… ты, видно, едешь издалека… Могу предложить тебе старого формианского, его не превзойдет нектар, который подается на трапезе самого Юпитера. Что может быть лучше чаши крепкого вина после такого долгого пути, а ты ведь проехал много миль, не правда ли? Потом я дам тебе чудесного масла и сыру… А запах-то у него какой!.. Да садись же, ты, вероятно, очень устал…

— От твоей болтовни!.. Да, признаюсь, она мне надоела, клянусь Сатурном! — в нетерпении резко ответил новый путник.

— Было бы гораздо лучше, если бы ты, вместо того чтобы набивать наш желудок твоими дурацкими вопросами и восхвалениями яств, которыми собираешься нас потчевать, подал сразу к столу этого жареного барашка, масло, сыр, вино… — сказал путешественник, прибывший первым, и, обращаясь к вновь приехавшему, спросил его: — Не правда ли?

— Привет тебе, — произнес раб или отпущенник; приветствуя апулийца, он с уважением поднес руки к губам. — Конечно.

С этими словами он сел за средний из трех столов, в то время как хозяин почтовой станции, закончив приготовления, сказал:

— Сейчас подам!.. И через минуту вы сами сможете судить, был ли я прав, расхваливая свои кушанья.

И он ушел.

— Хвала Юпитеру всеблагому, великому освободителю, — сказал апулиец, — за то, что он избавил нас от глупой болтовни этой плакальщицы.

— Скучнейший человек! — ответил отпущенник.

И разговор двух путешественников на этом прекратился.

В то время как отпущенник, казалось, был погружен в свои мысли, апулиец разглядывал его проницательными глазами, играя ножом, лежавшим на столе.

Вернулся хозяин и принес каждому на небольшом блюде обещанного жареного барашка, и оба путешественника стали есть с большим аппетитом. Тем временем хозяин поставил перед каждым сосуд с пресловутым формианским, и хотя его и не нашли достойным трапезы Юпитера, но все же признали недурным, чтобы как-нибудь оправдать преувеличенные похвалы красноречивого хозяина.

— Итак, — сказал апулиец после недолгого молчания, когда он покончил с жарким, — я вижу, что тебе нравится моя лошадь, не так ли?

— Клянусь Геркулесом, нравится ли мне она?.. Конечно, нравится… Настоящий апулиец… стройный, горячий… с слегка приподнятыми боками… а ноги у него тонкие, нервные; шея такого изящного изгиба… Он обладает всеми достоинствами этой породы. Я больше двадцати лет состою хозяином этой почтовой станции и, согласитесь сами, должен кое-что понимать в лошадях, и я знаю в них толк; кроме того, я сам родом из Апулии, мне досконально известны все преимущества и все недостатки наших лошадей. Представьте себе…

— Дашь ты мне, — опросил, потеряв терпение, апулиец, — в обмен на мою одну из твоих двадцати лошадей?

— Из сорока, гражданин, из сорока, потому что моя станция первого, а не последнего разряда, знаешь…

— Ну, так даешь мне одну из твоих сорока, из ста, из тысячи, которые стоят у тебя на конюшнях? — раздраженно крикнул апулиец. — Да пошлет тебе Эскулапий нарыв на язык!

— Э… вот… скажу я тебе, поменяешь лошадь, которую хорошо знаешь… на другую… хотя и красивую… она как будто и молодая… да, но я-то ее не знаю… — ответил с плохо скрытым смущением, почесывая за ухом, хозяин станции, не обращая внимания на ругательства апулийца. — Меня это не очень-то прельщает… потому что, должен тебе сказать, лет пять назад со мной приключился как раз такой случай…

— Я вовсе не желаю уступать тебе лошадь, не променяю я ее на самую лучшую из твоих: я хочу оставить ее у тебя в залог… Ты дашь мне одну из своих, чтобы доехать до ближайшей станции: там я оставлю твою, и возьму другую, и так далее, пока не доеду до…

Тут апулиец остановился и бросил недоверчивый взгляд не на болтливого хозяина почты, а на молчаливого и почтительного отпущенника или раба. Затем закончил свою речь:

— Пока не доеду, куда мне надо… Когда я поеду обратно, я проделаю то же самое и, приехав к тебе, заберу своего Аякса; моего гнедого зовут Аяксом.

— Ну, уж о нем ты не беспокойся. Ты его найдешь упитанным, сильным; я знаю, как надо ухаживать за лошадьми… Ты не сомневайся. Но, вот видишь, я сразу догадался, что ты спешишь и что ехать тебе далеко… Наверное, в Беневент?

— Может быть, — улыбаясь, ответил апулиец.

— Или, может быть, даже в Капую?

— Может быть.

— Кто знает, может быть, тебе надо ехать даже и в Рим?

— Может быть.

Оба замолчали.

Апулиец, оказывавший честь маслу и сыру, принесенным хозяином, продолжал улыбаться, глядя на добродушного болтуна, который был разочарован и недоволен, потому что остался в дураках от всех этих «может быть», ничуть не удовлетворявших его любопытство.