Подкочегарив печку, он оделся и с удовольствием пошел отпирать склад.

Заскрипели, бороздя наметанный по щелям снег, двери.

Данилыч окинул взглядом свой подотчет, свой товар, свои владения.

В светлом квадрате двери, закрывая собой нестерпимо яркое солнце, холодный свет сияющего снега, черную, голубую, зеленую островерхую стену ельника, закрывая собой светло-коричневую и пятнистую березу, развесившую стеклянно замерзшие паутинно-тонкие кудри; дыша мерзлым мышасто-пыльным запахом склада, наслаждаясь чувством условного хотя бы, но владения товаром, застыл на длительную счастливую, переполненную изысканным наслаждением секунду Ефим Данилыч Подземный.

Тушенка – здесь.

Сахар – один куль начатый, другой нетронутый – здесь.

Сливки – здесь.

Мука – и та и другая – здесь.

Сухари – восемь брезентовых кулей – здесь. Один мешок погрызенный, верно.

Мелочей – три фанерных ящика: сода, спички, поплавки, фитили к лампам давно забытых систем, крючки, подковы, банка халвы, гвозди, полиэтиленовые мешочки, бывшие в употреблении, ученические ручки, гнилые ремни, пули, бумажные носки, пистоны, женские резинки – круглые и плоские, пряжки от плащей, нитки, бруски, клещи – большие и двое маленьких, молотки без рукояток, шурупы пятидесятимиллиметровые, пуговицы, баночки с ружейным маслом, отвертки – набор, штепселя и вилки, медвежьи когти и россыпи мышиного дерьма, шуршавшие по фанерным донышкам, – все на месте!

Чай!

Ящик чая отсутствовал!

С чая надо было начинать!

«Та-а-ак! Кто был последний?»

Чифиристы проклятые! Легко пугающийся Данилыч сразу вспотел. Самый дорогой товар! Сколько его было?

Данилыч на ослабших ногах присел на ледяной куль муки.

Так!

Он быстро вскочил и стал отдирать фанерные крышки на всех ящиках. Крышки были легко наживлены.

Нету! Нету! Нету!

Вот он, чай!

Старая голова, сам же и перекладывал, сам же и позабыл. Вот что значит не записать операцию.

Корябая фанеру ногтем, Данилыч прикинул, сколько пачек в глубину и сколько в ряду. Множа ряды на количество пачек в глубину, он успокоился. Вышло все правильно. Все на месте.

Но условный подсчет не доставлял того удовлетворения, что натуральный. Может быть, умножение есть правильное действие, но своими руками, методом сложения, спокойнее. Данилыч перевернул легкий ящик и высыпал чайные пачки на пустые орешные кули, переложил обратно ряд в ряд в ящик.

Девяносто семь пачек, семь безрядных, нестроевых.

Посмотрел в учетик волнуясь, как смотрит школьник ответ на только что с трудом решенную задачу. Все сошлось. Так и есть, как было и как держал в уме, как значилось в учетике – девяносто пачек.

Семь было лишних, заработанных.

В учетик левую, торгашескую, коммерческую продукцию Данилыч не заносил – из осторожности.

Мешки в углу – крапивные, нетронутые – это свои, которые в обороте не бывали. Резерв главного командования. Новехонькие – пятьдесят штук.

Сбруя экспедиционная, доставшаяся по случаю, по дешевке. Ее давно надо было вывезти и продать в хорошем месте. Хотя бы на конюшню свиносовхоза. Сбруя новая, считай. Особенно на вид: масло, а не кожа, хоть, по правде сказать, ломкая уже. Договориться с Кешкой Косым, на пару, списать, новую взять за нее, вот ту – продать!

Два ящика с капканами. Лом. Найти человека, чтобы отремонтировал, тоже полезная операция.

Ичиги, две пары, новехонькие. Бичам продать, это надо придержать в уме на подходящий случай. Проходным бичам продать, свои могут и побить, ичигам десять километров прожить – расползутся.

Валенки – семь пар с половиной, подшитые, правда. Их в экспедиции-то списывали раза два! На часах стоять, для сторожей…

Эх, экспедиция, экспедиция!

Завхоз Ханаматов мог бы вообще всю экспедицию продать, будь у Панфилыча рука полегче, будь он посмелее, поразворотливее, сообрази он вовремя появиться. Пока робко принюхивался Ефим Данилыч Подземный, подбирался, отскакивал, напуганный, все сплыло дымом из глаз, видением, сном растаяло.

Ведь все толковое, в том числе северную спецодежду – цены ей нету! – отвез Ханаматов в город на вездеходе. За ночь реализовал.

И по пути-то к нему же, к Данилычу, заехал в Задуваево, чай пить.

– Есть у тебя в подотчете две тысячи? – пьяно спросил Ханаматов.

Данилыч вспотел и отрекся от полутора тысяч, помалкивавших в щели между бревнами коровьей стайки.

– Нету!

– Жить надо с деньгами, счастье можно упустить, – засмеялся Ханаматов и уехал.

Большой мужик!

Чего же только не было в этом вездеходе!

Поил он Ханаматова, поил, а дальше валенок подшитых и трижды списанной прогнившей сбруи не пошел. А такие деятели, как Василь Прокопыч Ханаматов, редко встречаются.

«Добрые люди воровали, а ты где был? Так-то и проспишь все царствие небесное», – слышались или сами собой говорились отцовским голосом стариковские вещие слова.

В молодости удалым ямщиком был Подземный Первый, кормился Сибирским трактом. Темный слух есть, что с кошевочниками гулял.