Шрифт:
А кошевочники-то? Просто сказать – разбойники!
Девушка из богатого дома за ворота вышла, пробирается, да вдруг – ах! – вихрем налетели кошевочники, в санки подхватили, не стало купеческой дочери! Ох да ах, пока люди погоню снарядят, а и след простыл!
Или подрядятся седока везти – глаз-рентген, – не поопасся денежный человек, поминай как звали. Бойкий тракт.
Лошадей держал отец таких, каких львов и тигров теперь в зоосадах не держат! Мясо сырое кони ели!
Эх, да что говорить! С испугу, видно, мать Ефимку родила, не иначе!
Солярки, правда, две бочки осталось. Спасибо Ханаматову, что на землю не вылил. Одну бочку солярки Ухалов себе укатил – солярку на растопку, а из бочки со временем печка будет. Да не жалко Данилычу – солярку не попрешь из тайги в деревню. Вот сено сначала было жалко…
Панфилыч его как пищуха перетаскал от базы к себе в зимовье. Потом оказалось, что сено нехорошее, что-то в нем было такое, конь не кушал. Посмеялся Данилыч над Панфилычем. Саранча у него была тогда, у Панфилыча-то Ухалова.
А вот в торговле-то, в прямой-то специальности, и такую промашку допустил!
Широкий человек Василь Ханаматов; как понял, что потный, испуганный размахом мужик будет у него каждую рукавичку, каждый валенок отдельно покупать, – затосковал, изматерил Данилыча и прервал торговую операцию.
Даром! Даром оставил в складу кучу старья, да еще на прощанье спирту флягу выставил!
А Данилыч? По зернышку, по зернышку…
Вездеход вещей – ума можно решиться!
Сварит голова у Данилыча, если мышь ящик прогрызет – целые печенья отдельно, поломанные отдельно, крошку в сахар, вот и реализовал.
Отсталые все методы. Ведь как надо было? Привезти в экспедицию мяса туш пять, спирту, денег – всю родову обойти, с книжек поснимать, поджаться, в долги влезть, сделать оборот!
Не торгаш ты, Ефим Данилыч Подземный, не торгаш! Не быть тебе черпалой, так и сдохнешь на подхвате.
Загоревал Данилыч, наскучило ему его кротовое хозяйство, закрыл склад.
Суп ел со скучной физиономией, вытирал пот рукавом.
Колотисся, колотисся, а Ханаматов – раз – и в дамках! Утешало, что Ханаматов сильно пьющий человек, любые капиталы пропьет, нутро глупое, здоровое. А уж он-то, Данилыч, малым оборотом – а в семью!
Рюмочку в красный день календаря. Только, а более ни-ни. Разве на чужаку.
Трое детей не в счет, списанные дети. Костя – одна надежда! Кончает торговый техникум, скоро приедет. Магазин в Задуваеве освобождается, может, его примет?… Ну про Костю ни слова, чтобы не как Петра рассказывал: «Сынок, спинку не поломай!» Ни слова.
По зернышку дак по зернышку. Мы – Подземные, нам много не надо, мы люди серенькие. Ничего, сереньких видать меньше… Они, серенькие, и того…
Суп бхлаготворно подействовал на Данилыча. Он даже в лес пошел. Свернул с тропы, вытянул ботфорты – вот и пригодились длинные голенища, – поставил на заячьем ходу пяток петель. Всегда в запас возит с собой отожженные петли. Детская стыдная забава; не дай бог, Панфилыч углядит за этим делом.
По зернышку, мать вашу об угол!
Медные, медные деньги делал Ефим Данилыч. Орехи принимать на тяжелых весах, сдавать на легких, пушнину пересдать в соседний район: две-три сотни белок – там цены выше, с северной надбавкой, но это опасно, потому – редко, грибы, ягоды. Усушка, утруска, бой, мышиное яденье…
Собаки пришли следом: Бурхало и Шапка. Гавлет виновато и опасливо маячил за деревьями. Собак Данилыч прогнал, покидал в них легкими сучьями.
Нашел еще следок, приспособил две петельки, одну сверху подвесил, другую сбоку насторожил.
Вернулся. Вот и обновился интерес к жизни. Завтра дождаться, пойти проверить, в одной-то уж точно будет зайчишка.
Самоуничижение Данилыча Подземного – процесс глубоко скрытый, редко проявляется, и только наедине с самим собой.
– Толку-то с тебя! Добры люди мешкам тащут, а ты за щекой принесешь и хвасташь! – попрекнет, бывало, Домна.
– Глупая-а! Кто я тебе? Простой охотник? По лесам за зверями? У меня люди! Я торговый работник, вот и запомни!
На Домну такие доводы действовали, она успокаивалась, стихала.
Глава пятнадцатая
ЗАПИСКИ
1
Эту ночь Панфилыч опять ночевал один на один с неотступными заботами, к которым прибавились теперь еще и мысли о тарашетцах; с Ударом, спавшим в зимовье; с Майком за бревенчатой стеной, слышно переступавшим с ноги на ногу, всхрапывавшим, ворочавшимся в тесном закуте; с мурашиным спиртом на пояснице.
Мурашиный спирт если и вел свою целебную работу, то незаметно, и Панфилыч подумывал, что спирт этот уже состарился, может, перемерз, и силы чудесные его оставили. Чтобы не простудить поясницу – черт его знает, а может, и оказал спирт такое действие, что выходить после него нельзя, – Панфилыч остался с утра в зимовье поджидать Михаила.