Шрифт:
– Заразный, гад!
– Это по ряшке надо, – весело сказал Михаил. – Вот выйду на круга денька через два, махну к ним. Здорово, мужики, – и сразу по ряшке, Тиунову-то! Я ему дам ишака! Чаю сначала попью, отдохну, чтобы бежать легче, а потом по ряшке дам – и ходу. Он с ними сейчас, наверное?
Михаил нащупал у себя в волосах катышек смолы и вырезал его ножом с пучком волос вместе и бросил в печку. Настроение у него не испортилось, он снова окинул взглядом добычу и засмеялся:
– На добро вино заработали! Там солярка-то кончилась, светло-коптилофикация закрылась, не забыть надо пару литров оттащить. С лучиной, как первобытный, пушнину драл.
– По ряшке – это он легко отделается. Нет, мы его за горло возьмем. Покажу ему ишаков. Я его с костями есть буду. Акта о передаче тайги мы не видели. Пусть он лежит в конторе, мы ничего не знаем, этот сезон наш. Тайгу передавали – это карта, а пушнина – товар, деньги. Тут тихо, уголовное дело. Пусть-ка возьмут. По ряшке. Он с ошибки начал это дело, ряшкой не расплатится. Записки эти у него теперь как крюк в гузке.
– Длинное дело. По ряшке смазал, и хорошо. Пусть с битой рожей по нашему плашнику и лазит. Обязательно дам по ряшке.
– Не вздумай. Всю мне игру испортишь. Они тебя же и отдуют компанией, и ты же будешь виноватый.
– Ельменева, Панфилыч, никто не бил. Запомни.
– Судом!
– Вам бы прокурором работать или следователем.
– Нельзя. Я бы всех посадил. Один вдоль зоны погуливал бы, сплошной бы лагерь был.
– Всех не посадишь. Меня вот, например, за что?
– Чистых нету, Михаил. Кто хитрее – тот и чище. А чистых нету.
– Ну ладно, пусть так. А вот за что бы меня?
– Нашел бы и на тебя строчку. Ну, вот, ларек перед армией кто разворотил и два ящика коньяку уволок и конфет шоколадных? Я все знаю. Думаешь, Панфилыч не знает? Я все знаю! – Панфилыч радостно засмеялся своей шутке.
– Не-ка! Неправда! – Михаил тоже засмеялся, он лежал на нарах и пускал дым в потолок.
– Не должно быть ошибки.
– Не-ка! Неправда! Я бы сказал, кто это сделал, да ни к чему.
– Все-таки ты там был. Можешь и не доверять, но был. Есть люди, которые покажут.
– Зря, Панфилыч. Угостить меня угощали.
– Во-от! Угощали, стало быть? И это годится для дела.
– Парни, которые это делали, в лес оттащили, за линию, закопали, шалашик построили, бегали туда пьянствовать. Все равно в армию надо было идти. Военком дознался, ну, замял это дело – рекрута. Я был сбоку припека. У меня, Панфилыч, сказать не хвалясь, на совести черных пятен нету. Пить – хулиганил маленько, дрался маленько. После армии Пану обижал, это было. А уголовного ничего нету.
– Пану ты зря обижал. Она вся была на виду.
– Глупый был, молодой. Кабы знатье… – Михаил так спокойно говорил, что можно было подумать, будто Пана жива, сидит в Нижнеталдинске и ждет, когда мужик ее вернется из тайги. И голос у него был обычный.
Панфилыч про себя удивился даже, но промолчал. Заполошный парень – сам смеется, а другой коснись до места, не заржавеет. Пулю в башку можно получить. Крайний человек, по шерсти из него можно веревки вить, а против – лучше не пробовать.
– Что имеем – не храним, потерявши – плачем, Вот как. Бобыль, я теперь, понял? Тиунову-то я по ряшке дам. Как увижу, так – вместо здравствуй! Ни за что ни про что такие оскорбления – ишак. Понял ты? Кто там грешил сначала, Кулик или Тиунов Сережка? – Михаил потянул на себя телогрейку.
– Оба грешили, – сказал Панфилыч. Ты вот сначала собак накорми. Спать разлягавашся. Сам мясо приташшил, сам и вари. Шеинку положь, люблю шеинку сохатиную.
– Это правильно! – вскочил Михаил. – Я там Подземному кусок занес, на стол бросил в миску. Удивится, однако.
– Ну и ладно. А где его черти носят?
– Не знаю, вижу – приехал, а самого нету. По штабелям, наверное, пошел, дак кобыла его в ельнике.
– Придет – и шарится, шарится. Ково шарится?!
4
А на улице уже было темно.
Михаил развел под треногой костер, нагрел и намешал месиво для собак, поставил студить.
Собаки сели вокруг тазика и ждали команды.
Ельник на правой стороне, к Шунгулешу, потемнел. Смерзшаяся корка подплавленного за день снега проблескивала, отливала сиренью – смешивались синий ночной цвет и опитки жидко-розового заката. Над черными остриями елей вставали звездочки, помаргивали в космической стуже. Там было холоднее, чем голому в тайге.
Удар сунулся в тазик, но его настиг окрик:
– Отзынь! Кому сказал!
Удар отполз. Ельменевские же собаки и не трогались с места – профессора, ученые, дисциплину понимают.
Михаил попробовал рукой месиво и барственно скомандовал:
– Приступай, Саян, Удар, Байкал!
Псы не смели драться у пищи, даже коситься им запрещалось друг на друга – можно было схлопотать пинок. Удар, впрочем, потихоньку поваркивал. Михаил и сам недолюбливал Удара за некоторую нечестность характера, но все-таки справедливости не нарушал.