— Гей! Гей! — вскричал Богдан, обнимая взмокшего, но счастливого плясуна. — Вина ему!

Пока шел веселый галдеж вокруг удачливого Данилы, пани Елена исчезла и появилась вновь в самое время, когда ее хватились. Появилась не одна. Привела падчериц, Степаниду и Катерину. Маленькая Катерина забилась в угол, а со Степанидой пани Елена на диво хорошо станцевала. Данила Выговский засмотрелся на Степаниду, да так, что очнулся от удара по ноге под столом. Дрался, конечно, Иван. Данила испуганно вскинул голову и увидал: Богдан подмигивает ему. Данила вспыхнул и ткнулся глазами в стол с таким мальчишеским упрямством, что всем было ясно: теперь он так и будет сверлить глазищами скатерть, пока дырки не просверлит.

Женщины удалились.

— Ну и болван же ты, братец! — шепнул Иван, а сам качнул золотые чашечки весов, сидящих в его мозгу с рождения: на одну чашечку кинул гирьку «за», на другую две гирьки «против», чтоб не ошибиться.

— А где твой младший сын? — спросил Хмельницкого Самойла Богданович-Зарудный.

— Да уж спит, наверное!

— Учиться ему пора.

— Ох! О своих дивчинках да хлопцах и подумать недосуг.

— Отдай мне Юрка в учебу.

— Ты у нас известный книгочей. Если ты возьмешься научить Юрка грамоте, в коллегии учиться не надо.

Богданович-Зарудный порозовел от похвалы.

— Академии ни один мудрец не заменит. А вот подготовить к академии я берусь Юрка.

В горницу вернулась пани Елена, схватила разговор на лету.

— Пан Богданович! Вы человек ученый, кто это — доктор Фауст?

Пани Елена много выпила, глаза у нее светились даже в сумеречном свете.

— Доктор Фауст? — Богданович-Зарудный удивился не столько вопросу, сколько тому, что спрашивала женщина. — Немец. Философ. Чародей. Говорят, знал наизусть всего Аристотеля и Платона. «Так как природа есть начало движения и изменения, а предмет нашего исследования — природа, то нельзя оставлять невыясненным, что такое движение: ведь незнание движения необходимо влечет за собой незнание природы», — Богдан цитировал Аристотеля, все время повышая голос и поднимая над головой руку. — Помню! Не знаю зачем, но помню.

— С такой памятью, с такими познаниями можно пойти в ректоры любой академии, — расцвел Иван Выговский, словно это он сам знал наизусть Аристотеля.

— О Фаусте мне расскажите! — гневно крикнула пани Елена.

— О Фаусте рассказать, — повторил Самойла Богданович. — Говорят, что он знал многие тайны. Летал по небу, сотрясал дома, предсказывал судьбы. Многие его предсказания сбылись.

— Продать душу на вечные муки за полеты по небу… — Пани Елена покачала головой. — Нет! Не согласна! Уж если продавать душу дьяволу, так за власть над всеми. Чтоб все ползали у твоих ног, как черви.

— Такого в пределах Речи Посполитой даже дьявол не в силах устроить! — сказал Данила Выговский.

— То у москалей возможно, — поддержал его Иван. — У москалей царь — «самодержец», никто поперек ему не смеет сказать. В Московии все рабы. И крестьяне, и бояре.

— Такая власть по мне! — Пани Елена стукнула кубком по столу.

Хмельницкий залюбовался женой: огненная дева. И вдруг вспомнил Матрену. Величавую в каждом жесте, в каждом слове.

«Господи, прости! — Глубокая печаль нахлынула на Богдана. — Совсем забыл о тебе, Матрена. Где ты, птица-человек?»

— Как только вернутся послы, — сказал вслух, — надо направить в сенат ловкого человека, чтобы вытребовал пана Вишневецкого да пана Чаплинского — моих врагов. А не выдадут — Варшаву спалю!

«Жена пьяна, и муж пьян», — отметил Иван Выговский и стрельнул глазом на Григория Лесницкого, недоброжелателя своего. Лесницкий увидал, что за ним наблюдают, озлился, выпустил коготки.

— А по мне, — сказал он, — лучше уж «самодержец», чем польский король, который, прежде чем принять корону, должен подписать pacta conventa и отказаться чуть ли не от всех прав.

— Можно и без короля прожить! — почему-то очень развеселился Данила Нечай. — Вон Кромвель лупит короля и в ус не дует.

— Нет! Нет! — пани Елена даже вскочила на ноги. — Король должен быть! Должен! Должен!

«Да ведь она в королевы метит!» — усмехнулся про себя Иван Выговский.

Разговор затихал, убывал, как убывает огонь в прогорающем костре. Пани Елена ушла и вернулась с трубками для Богдана и гостей, с огнивом и табаком.

Пел сверчок.

Пани Елена проснулась и поняла, что спала очень мало и что уже не уснет. Голова слегка кружилась, приятно кружилась.

«Вино мне не враг», — подумала она и сморщила лицо, потому что это было ужасно, все ужасно.

«Где же ты, пани Хелена?» — спросила она у себя самой и закрыла глаза, чтоб не отвечать. И увидала пани Хелену, скромницу, с опущенными глазами.

«Тихоня!» — гнев метнулся в ней, как черная кошка через дорогу, и отступил: Хелену нельзя было обидеть.

Она покосилась на соседнюю подушку и увидала: Богдан тоже не спит.

— Голова, — сказал он.

Пани Елена выпрыгнула из постели, побежала за изразцовую печь, зачерпнула из бадьи ковш воды, отпила глоток, принесла Богдану.