Этим же летом тяжело заболел Дмитрий Красный. Тяжкий недуг надломил, словно тонкую хворостину, его стройное тело и преждевременными морщинами обезобразил красивое лицо. Оглох князь, ссутулился и стал походить на старца. Дмитрий Младший едва поднимался с постели и, опираясь на плечи бояр, выходил на красное крыльцо, а потом возвращался в светлицу. Иногда он что-то шептал, бояре силились разобрать, о чём хочет поведать князь, но до их слуха доходило только неясное бормотание. Наконец постельничий боярин Дементий всплеснул руками:

— Что же это мы, окаянные! Князь-то исповедаться в грехах хочет! — И уже с печалью, перекрестив лоб, добавил: — Видно, смертушку свою чует князь, вот от того и беспокоится. Чистым уйти желает.

Поддерживаемый боярами, князь Дмитрий Красный вступил в домовую церковь. Священник Иосия терпеливо дожидался, пока Дмитрий Красный сделает к нему оставшихся три шага, чтобы втайне поведать о своих грехах. А его долг — отпустить их.

Задержал Дмитрий Красный взгляд на скорбящих лицах святых, поднял руку, чтобы перекрестить грешный лоб, а из ноздрей брызнула кровь.

— Причасти князя! Причасти, святой отец! — напористо шептал постельничий Дементий.

Растерялся отец Иосия, глядя на окровавленное лицо князя.

— Как же я его причащать буду, ежели из него кровь брызжет? Вы уж, бояре, возьмите под руки князя да на паперть выведите! Авось там ему и полегчает.

Князю не полегчало, тело его обмякло, лицо побелело и выглядело безжизненным, и, если бы не свет его ясных глаз, можно было бы подумать, что душа оставила тело. Но Дмитрий жил, и только иногда губы шевелились, и Дементий угадывал:

— Причастия князь просит! Причастия! Боже, ты... что же делать-то? Кровь не унять!

Боярин вынул платок, разодрал его и воткнул в ноздри князю. Кровь унялась.

— Ну а теперь, бояре, в светлицу князя ведите. Отлежится Дмитрий Юрьевич малость, авось и отойдёт болезнь.

Хоть и княжеские покои, а убого в них. Сквозь тёмное окошко еле свет пробивается, постель смята, по углам паутина.

Священник дотемна пробыл в покоях князя в надежде дать причастие, но Дмитрий Красный проспал до вечера. В полночь ему захотелось ушицы. Он привстал со своей постели, опираясь слабеющей рукой об изголовье, и попросил:

— Осетринки бы... да с наваром!

— Будет сейчас, князь! Будет! Эй, девки! — позвал постельничий. — Ушицы князю несите, да поживее!

Князь уху ел не спеша, отпивая с глубокой ложки сытный навар, потом утёр бороду ладонью и пожелал:

— Вина бы чарку!

Подали князю и чарку вина. Выпил Дмитрий Красный до капли и, охмелев, сказал боярам, которые неподвижно застыли у ложа господина:

— Пошли бы вы вон отсюда! Дайте мне покой, уснуть хочу!

В покоях стало пусто — остались князь да постельничий его, Дементий.

— Наказывает меня Господь, — заговорил князь. — Грешен я, Дементий. А Бог-то, он всё видит. И ни в чём спуску не даёт.

— В чём же ты повинен, князь? Более безвинную душу я и не встречал. На бояр своих и то прикрикнуть не можешь. И с братьями своими всегда в ладу был, волю великого князя выполнял исправно и Дмитрию Шемяке не перечил, Васька Косой и тот тебя любил.

— Не о том говоришь, боярин. Девка у меня была... красивая больно, и душа моя к ней прикипела, да так, что жёнку свою забыл. Знаешь ты, детей у меня нет, жена померла в одночасье, и сам я отхожу в одиночестве... Девка эта понесла от меня дитё. Видел я его, на меня похоже. Не мог же я его к себе взять, приказал эту девку со двора гнать, как сучку последнюю. А совсем недавно, когда к Дмитрию Большому ехал, на дороге бабу повстречал среди нищих. Баба та меня за ногу дёргает и кричит: «Не узнаешь меня, княже?! Не узнаешь?!» Рынды её отпихнули, а она всё кричит истошно: «Не узнаешь меня, княже?!» Думаю, видно, совсем баба рассудка лишилась, ведь не признал её поначалу. Знавал-то я её юной, а передо мной жёнка седая! И тут она мне кричит: «Сыночка-то нашего нет уже!.. Помер он!» Прозрел я здесь, признал свою зазнобу. Не сказал ничего, дальше поехал, а только с того дня стала меня хворь точить. Видно, наказал меня Господь... Был бы у меня сын, оставил бы ему удел, а так Галич Васька московский заберёт! Поначалу у отца удел отнял, а теперь вот и ко мне подобрался. Эх, Дементий, отговорился я с тобой, как на исповеди, и полегчало малость. А теперь иди, спать я буду.

Князь уснул скоро, а Дементий долго маялся в углу на жёсткой лавке. Проснулся боярин от крика. Князь задыхался, лицо его сделалось синим, и душа, того и гляди, отлетит от тела.

— Князь! Князь! Да проснись ты! — тряс постельничий за плечо своего господина. — Проснись Христа ради!

Быть может, смерть уже подступила к Дмитрию Красному, заглянула в его лицо, которое от этого покрылось холодной испариной. Князь разлепил веки и узнал боярина.

— Это ты, Дементий?

Лёгкое прикосновение живого человека к умирающему князю, видно, отпугнуло смерть, но она не ушла, а только спряталась у изголовья, чтобы потом наверняка вцепиться костистой рукой в Дмитрия и уже не отпускать его до последнего вдоха.

— Помираю... Зови священника и бояр, последнее слово хочу молвить.

Выскочил боярин из горницы и тут вспомнил, что забыл взять шапку. «Ну и Бог с ней!» — махнул он в сердцах рукой и побежал кликать бояр.

Бояре, увидев князя умирающим, суеверно крестились, жались у порога, а потом, словно боясь потревожить, один за другим расселись по лавкам.

— Отходит князь, отходит, — шептали бояре.

Князь умер так же тихо, как и жил.

Отец Иосия возвёл глаза к небу, перекрестился на сводчатый потолок и, положив ладонь на лицо князя, закрыл ему очи.