Великий князь московский не пожалел угощения для всех, не осталась без хмельного и посошная рать. Многие упились и завалились спать здесь же, у костров, и, когда ужин был в самом разгаре, кто-то в центре стана, близ княжеского шатра, затянул голосистую песню. Отрок пел про молодого удальца и девицу-красу да про отчима-лиходея, что посмел взглянуть на молодую невестушку и отобрать её по праву старшего. И каждому, кто слышал слова этой песни, на миг взгрустнулось. В молодом голосе чувствовалась тоска, да такая, что многим подумалось, уж не у него ли отчим отбил жену. Вместе со всеми заслушался и князь: отдёрнул полог шатра, да так и стоял, дивясь голосу, а потом, когда певец умолк, Василий Васильевич поманил к себе Прошку и спросил:

— Что это за отрок? Почему я его раньше не слышал?

— В дороге подобрали, князь. Может, сказать ему, чтобы ещё что-нибудь спел? — предложил Прохор.

— Не надо, — подумав, отказался Василий. — Лучше прежнего не споёт. А певца наказываю беречь! Пусть во время сечи в обозе находится!

Бояре уже заждались великого князя. Сидели подле стола, не решаясь без него начать пир, черпать ковшами вино, а когда он наконец переступил порог шатра, в волнении подвинулись к дубовой бочке.

— Угощайтесь, бояре! Угощайтесь! — махнул рукой великий князь.

И бояре не спеша, помня о своём достоинстве, один за другим черпали ковшами хмельное, мутноватое зелье.

Великий князь пил вместе со всеми, не отставал, почти не хмелел, всё подмечал, всё видел.

Пили до поздней ночи, бояре вставали с чашами, наполненными вином до самых краёв, и, желая великому князю доброго здравия, выпивали всё до капли.

Дошла очередь и до Прошки Пришельца.

— Ну-ка, Митяй, — подозвал он боярского сына, — налей до краёв! — И когда вино закапало через край на ковры, поспешно остановил: — Хватит! Куда же ты льёшь?! Не видишь, что ли, дурья башка! Полно уже!

Осмотрелся Прохор по сторонам. Бояре осовели, казалось, ничто не напоминало скорого сражения. Он долго взирал на пьяное застолье. Нехорошее предчувствие мучило боярина.

— Говори, Пришелец, что ж ты замер? — подбодрил любимца московский князь.

Уже никто из бояр не помнил, что Прошка из пришлых, что явился его отец из-за моря да и остался на Русской земле. А как простился с белым светом, кроме драного кафтана оставил сыну множество рассказов, которые способны удивить любого слушателя. Видно, этим и приглянулся Прохор великому князю, оттого и приблизил его к себе, потом боярством пожаловал. Так устроена Русская земля: кто попробовал сдобного хлеба с её полей, тот прикипает к ней уже всем сердцем. Прошка Пришелец не чувствовал в себе чужой крови, он вырос на этой земле, стал её частью давно и вместе со всеми готовился сегодня к завтрашней битве, а сейчас праздновал последний мирный день.

— Выпьем же за то, чтобы одолеть басурман меньшей силой, — начал Прохор. — И чтобы как можно меньше крови русской утекло в поле. А где прольётся кровь, хлеба там встанут высокими. Каждый, кто надломит краюху, пусть вспомнит всех, сложивших голову в этой сече. Мы бились за землю Русскую и погибли не зря.

Бояре и князья пили всю ночь, а раннее утро сморило и воевод, и дружину. Не спали только заставы, и слышно было, как перекликаются между собой дозорные и иной раз в приветствие прозвучит и труба.

Татары не появились и на следующий день. Не было их и через неделю. Рать великого князя, устав от долгого ожидания, понемногу начала роптать. Зашептались между собой и удельные князья.

— Василий-то нас подле себя держит, как холопов каких-то. А татар всё нет! Может, они обратно к себе в Казань вернулись? Тогда зачем ему мы? — говорил Михаил Андреевич, поглядывая на брата.

Иван Андреевич в сердцах поддел пылающий уголёк палкой, и он, отлетев в сторону, брызнул яркими искрами. Каждый из братьев по отдельности не смел перечить великому князю, но если случалось им быть вместе, перед их силой отступал и он.

— У великого московского князя свои дружины, а у нас свои, — поддержал брата Иван Можайский. — Если татар нет, так чего зазря отроков морить! Если бы казанцы сечи хотели, так давно бы Нерль перешли. Надо о нашей воле великому князю сказать, пускай подле себя зря не держит! Дома дел полно!

Воеводы пришли к московскому князю смиренно, но за этой покорностью Василий Васильевич угадал злое сопротивление его воле. И чем ниже склонялись головы князей, тем больше неудовольствия зрело против великого государя. И деревья гнутся в ураган, только и он не вечен: пошумел и утих, а лес как рос, так и будет расти далее, цепляясь ветками за небо. Так и князь московский всегда первый среди младших братьев, что бы они ни говорили.

— Государь, московский князь великий, — вышел вперёд Иван Андреевич, — ты не серчай на нас шибко, только ведь мы не холопы твои. Каждый из нас в своём уделе хозяин! Вот мы у тебя и спросить хотим: ежели татары не пришли, так чего нам здесь без толку томиться? По домам пора разъезжаться!

Государь сидел в самом углу шатра, на скуластое лицо падала тень. Может, нарочно так сел, чтобы глаз не было видно. Не дрогнул государь, будто и не слышал Ивана Можайского, только руки потянулись к поясу.