— Скажешь боярам великого московского князя, что Василий у меня в плену. Пусть мать, жена и бояре собирают со всех своих земель для моего ханства богатый выкуп. Если же не согласятся... вместо письма я пришлю им в мешке голову Василия!

Ачисан понял, что это было высшим доверием хана. Мурзы, на которых он ещё вчера взирал со скрытым трепетом, лежали теперь у его ног. Он сделался доверенным лицом хана и больше не нуждался в поддержке отца. А когда Ачисан покидал ханские покои, увидел, как перед ним склоняются головы придворных мурз, словно мимо них проходил сам хан.

Ачисан, поддав пятками в бока коню, подъехал к Москве-реке, и копыта жеребца дробно застучали по доскам моста.

Вместо великого князя Москва встречала посла казанского хана Улу-Мухаммеда.

Великая княжна Софья оставалась в Москве правительницей.

Позавчера прибыл в Москву израненный Иван Андреевич Можайский, говорил, что татары разбили великого князя и что сам он едва не попал в плен, да жеребец под ним резвый оказался.

— А как же великий князь московский?! Как же Василий?! Как сын мой?! — в ужасе шептала великая княгиня, но этот шёпот напоминал скорее отчаянный крик, и Иван невольно поёжился.

— Не углядел, государыня! Видел только, что всех рынд его татары побили. Я к нему пробиваться стал, а моего коня татарин рубанул. Я успел заприметить напоследок, как он булавой отчаянно отбивался. Он да ещё Прошка Пришелец там был!

А теперь в Москву приехали послы Улу-Мухаммеда. Первое, что пришло на ум великой княгине: схватить супостатов, заковать да бросить в темницу. Но, подумав, Софья Витовтовна поостыла в своём гневе и соизволила выслушать послов.

Ачисан в сопровождении нескольких мурз явился сразу.

— Это крест твоего сына эмира Василия. — Ачисан разжал ладонь, и великая княгиня увидела золотую цепь с крестом-нательником, который принадлежал её сыну. Цепь была длинная, свешивалась с руки, и Ачисан намотал её на кривые пальцы. Крест, словно в такт биению её сердца, стал мерно раскачиваться.

Бояре молчали.

— Что вы желаете за этот крест? — спокойно спросила великая княгиня.

— Ничего, — просто отвечал Ачисан. — Это крест твоего сына, и Улу-Мухаммед, наш великий хан, возвращает его обратно. Ещё Улу-Мухаммед послал нас сказать, что твой сын Василий его пленник.

— Дай мне сюда крест! — потребовала великая княгиня.

Ачисан сделал шаг навстречу женщине и протянул ей золотую цепь. Софья Витовтовна взяла крест бережно и держала его будто хрупкий предмет. Она сразу заметила, что крест слегка погнут, может быть, это след от татарской сабли, которая сбила её сына с коня. Ещё совсем недавно золотая цепь обнимала шею её сына, а сейчас нашла покой в мягких ладонях матери.

— Мы исполним любую волю Улу-Мухаммеда, только чтобы великий московский князь был опять с нами, — проговорила Софья Витовтовна.

Скоро о печальном известии узнала вся Москва, а затем весть на чёрных крыльях разлетелась на все стороны. И через день о пленённом великом князе знали в Суздале, в Ярославле, в Великом Новгороде.

Случалось великим князьям проигрывать битву, бывало, спасались бегством, но чтобы московский князь попал в полон — произошло впервые. Московские колокола надрывались в великой скорби. Плач прошёл по Руси. Осиротела разом Русская земля. Хоть и раздирали её междоусобицы, но стоило беде перешагнуть ворота, как всякий почувствовал, что печаль вошла и в его дом. Лились слёзы на папертях и в церквах, во дворах и дворцах. А базары в эти дни сделались молчаливее и угрюмее — никто громогласно не звал к своему лотку, не выкрикивал приветствия, а милостыню в этот день нищие собирали большую, чем в обычные дни.

Пьяненько было в Москве и погано.

Великие княгини, Софья и Мария, молились неустанно в Успенском соборе и выпрашивали у Спасителя освобождение для своего господина.

Не умеет беда приходить в одиночку. И недели не прошло после пленения Василия, как вспыхнул в Москве двор боярина Семёнова. Пламя красным петухом высоко взметнулось к небу и прорвало чёрную бездну ночи. Огонь легко пожирал близлежащие строения, разбрасывал во все стороны колючие, жалящие искры. Затем, спалив высокий забор, вырвался на простор.

Улицы наполнились криками, мольбой о помощи. В свете пламени в боярских хоромах мелькнул тёмный силуэт, который тотчас скрыли клубы дыма.

— Боярин это! — орала челядь. — Боярин это! Видать, совсем очумел!

Так и сгинул боярин в чаду, а огонь, не унимаясь, прокладывал себе дорогу всё дальше к Кремлю. Скоро сгорела церковь Вознесения, огонь безжалостно расправился с монастырём Покрова-на-крови, едва не погубив сонных монахов. Огонь спалил в монастыре всё, не оставив ни деревца, только мурованая церковь, почерневшая от копоти и дыма, продолжала стоять.