Лада лежала, уставившись в потолок. Через слюдяное оконце свет слабо проникал в опочиваленку. Тишина, и только слышатся редкие шорохи...

Вот так же было в детстве, в хоромах отца на Ильмень-озере. Тогда Лада тоже думала, а всё больше о будущем суженом. Какой-то ей достанется!

А нынче чем живёт Лада, о том и мысли. Вчера наезжал в Предславино князь, рассказал, как на хазар ходил и как побили их на Саркеле. Теперь авось не посмеют появляться к славянам за данью... Однако надолго ли?

Уговаривала Олега пожить в Предславине, но он отказался, уехал, не посмотрев на непогоду. Кабы Лада не знала Олега, могла бы подумать, что у того есть наложница, но за князем такое не водилось.

Много забот у великого князя киевского, и Лада просит Перуна помочь ему в его делах, в исполнении задуманного, а вместе с тем чтоб среди забот доставалось и ей, Ладе, хоть чуточку внимания...

А за полночь, когда Лада забылась во сне, привиделась ей мать-княгиня, и сказала она Ладе: «Остерегайся конунга-варяга». Лада хотела спросить почему, но пробудилась.

Олег — варяг, норманн, — кому это неизвестно, но за долгие годы, что живёт на Руси, он и говорить, и мыслить стал как русич...

В оконце едва забрезжил рассвет, как Лада вышла на крыльцо, дохнула сыростью. Тучи ползли над Предславином, но дождь прекратился. Всё вокруг — и постройки, и деревья, и копёнки сена у конюшни — было мокрое, просило солнечного дня.

Дверь в поварню была открыта, в печи мерцал огонь, стряпухи готовили еду к утренней трапезе, и Лада почувствовала, что хочет есть. Вспомнила: вчера легла, отказавшись от ужина.

Спустившись с крыльца, направилась в поварню.

Вдругорядь Ивашка углядел Зорьку на Подоле у самого берега. Но то случилось уже зимой, в самом начале. Нарядная, в шубе из куниц и шапочке соболиной, в сапожках тёплых, она смотрела за реку и не сразу заметила гридня. Срывался редкий снег, мягко ложился на её плечи, голову. Ивашка долго не осмеливался затронуть её. Наконец решился:

— Здравствуй, девица красна.

Зорька обернулась, улыбнулась, на щеках появились ямочки, а глаза что васильки полевые, синецветки.

Не сказала, пропела:

— Здрав будь и ты, десятник.

— Тебе известно, что князь меня над десятком поставил? — поднял Ивашка брови.

— Слухом земля полнится, — рассмеялась Зорька, и смех её рассыпался колокольцем.

Ивашка смотрел на неё влюблённо, не зная, о чём говорить дальше. Наконец спросил:

— Ты ждёшь кого, не помешал ли?

Зорька удивилась:

— Уж не мнишь ли, что тебя?

Смутился Ивашка, но она будто не заметила:

— Посмотри на тот берег, на ту даль — вишь как лес синеет, и простор какой! А весной всё в зелени. Меня та даль манит, так бы и полетела туда.

— У тебя, Зорька, душа певучая. А я о тебе часто думаю. Как увидел на капище, с той поры.

Зорька промолчала, но по всему видно — слова гридня ей по душе. Стащила рукавичку, поймала снежинку, слизнула:

— Девчонкой сосульки сосала, да и сейчас иногда. Я пойду, пора.

— Я провожу тебя.

И снова они шли улицей, что вела к Горе, где жили бояре и старейшины. Ивашке чудилось: все прохожие смотрят только на Зорьку, её красоте дивятся.

И какой же недалёкой показалась обратная дорога, а ему хотелось идти и идти рядышком с Зорькой.

Расставаясь у самых её ворот, спросил:

— Когда вдругорядь увижу тебя?

Зорька плечами пожала, а Ивашка осмелел:

— Коли отца твоего просить стану, чтоб отдал тебя мне?

Зорька промолчала, ответила лукавой улыбкой.

Поразметал ветер пепел костров, потоптали траву дикие скакуны, и засыпало землю снегом. Тихо на засечной линии, ушли печенеги на левый берег Днепра, откочевали в самое низовье.

Как подраненный зверь забивается в свою берлогу, зализывает раны, так и большая орда, расколовшись после смерти Кучума на малые, передыхала, набиралась сил.

Темники винили Кучума: к чему всей ордой на Русь пошёл? Будто кочевать намерился. Забыл, что сила печенегов во внезапности и быстроте. Теперь когда ещё вежи людом обрастут, а стада и табуны глаза порадуют! Только тогда темники снова направят своих коней на Русь. Сколько же на то лет потребуется?

На княжьем дворе Олег увидел Ивашку, поманил:

— Отчего боярин Путша на тебя жалуется?

И нахмурился.

Ивашка оторопел:

— Вины своей не чую, князь.

— Не криви душой, молодец!