В Хольменколлене, в этом царстве здоровья, она впервые пожалела, что никогда не занималась спортом.

По воскресеньям сюда приезжает здоровая, жизнерадостная молодёжь. Лес, горы сразу наполняются весёлыми криками: мимо проносятся вереницы салазок, унося парочки с горы в долину. А между деревьями на белом снегу мелькают красные, синие, пёстрые вязаные шапочки лыжниц, и раскрасневшиеся юноши делают рискованные прыжки с гор на лыжах. Необычно, красиво, и есть в этом что-то здоровое, ясное, бодрящее! Народ-юноша, народ с неизжитым запасом сил. И эти красивые своей молодостью девушки на лыжах и санках!.. Кажется, что на таком бодрящем, свежем, чистом снежном фоне и отношения между юношами и девушками должны быть свежими, радостными и здоровыми.

Эти несколько недель без Шляпникова было одиноко, но тоски не чувствовалось. Сознание того, что он где-то поблизости, что вскоре они встретятся вновь, радовало и грело её.

Она встретила его с цветами на вокзале, радостная, счастливая. Шляпников нежно обнял её и поцеловал в щёку.

— Наконец-то мы будем опять вместе, — прошептала Александра.

Лицо Шляпникова помрачнело.

— Через три дня мне надо ехать в Петроград.

— Надолго?

— Да.

— Понятно, — одними губами произнесла Александра и замолчала. Сердце было сжато несказанной мукой. Говорить не было сил. В электричке до самого Хольменколлена они не сказали друг другу ни слова.

В «красном домике» она показала ему комнату, которую приготовила для него хозяйка.

— Ты пока устраивайся, а я попозже к тебе зайду, — сказала Александра.

— Погоди, дай хоть посмотреть на тебя, — остановил её Шляпников. — Похудела вроде.

Он сгрёб её в свои объятия.

— Пусти, Сашенька, дай раздеться... шляпу снять.

Стоя с закинутыми руками, Александра возилась со шляпой. Запутавшуюся в вуали булавку никак было не высвободить...

— Постой, Сашенька, погоди!

Не обращая внимания на её слова, он продолжал её целовать.

— Милая, любимая... Так соскучился по тебе, стосковался.

С невысвобожденной шляпой Александра уже лежала поперёк двуспальной кровати, и частое горячее дыхание Шляпникова обжигало ей лицо.

Ей было неудобно, неловко. Шляпа тянула волосы, шпильки впивались в кожу... А сам Шляпников казался таким далёким, таким чужим...

Разбита, скомкана та неповторимая, ликующая радость, которая скрашивала разлуку, разбита, скомкана Сашей, его грубо торопливой, слишком торопливой лаской...

— Дай твои губы, Шура... Ты отворачиваешься? Ты больше меня не любишь?

Александра молча прижимала к себе его голову.

Она улыбалась ему, а в глазах стояли слёзы. Он, наверное, думал, что от счастья.

Но Александра знала, что плакала её душа, что утрачена ещё одна грёза, что сердцу нанесена острая рана.

Умиротворённый и успокоенный, Шляпников, сладко позёвывая, повернулся на бок.

— Ты уже спишь, Сашенька? А я думала, мы посидим, поговорим?.. Я столько тебя ждала.

— Я плохо спал последнее время. Мне надо отдохнуть.

— Конечно, нам надо отдохнуть.

Она подчеркнула слово «нам». Почему он говорит только о себе?

Они поцеловались казённым поцелуем.

Вернувшись в свою комнату, Александра села на кровать и с раздражительной торопливостью стала развязывать тесёмки ботинок. Хотелось скорее лечь, заснуть, не думать. А тут ещё это издевательство вещей, тесёмки будто нарочно, назло ей, запутались, образовали узлы.

— Ах вы так? Ну так я вас! Вот... — Разорванные надвое, тесёмки полетели на пол. Платье она бросила кучей, пусть мнётся!.. Сердито стала расчёсывать волосы. Но когда по привычке на ночь волосы убрала к лицу — «для Сашеньки», — тоска подкатила к сердцу...

Машинально погладила мягкий халатик, который Саша называл «одеждой соблазнительницы» и в широкие складки которого любил её кутать...

Нервно зашагала по комнате.

Вот он здесь, в ста шагах от неё. Разве не естественно пойти к нему, пожаловаться на него самого и этим самым уже простить ему все обиды, нанесённые в этот день. Если не понимает, надо объяснить, попробовать. Он должен выслушать, должен понять. Какая же это близость, если они самое главное будут таить друг от друга? Если в душе будет постоянно сосать этот нехороший червячок, не то злоба, не то обида?

Осторожно оглядываясь, боясь встречных, она направилась по коридору в номер Шляпникова. Ноги её неприятно тонули в мягком, слишком мягком красном ковре. Коридору, казалось, не было конца. Кажется, здесь. Его сапоги.

На секунду нашло сомнение. Может, лучше не надо? Может, он спит. Но желание только увидеть, только приласкать эту милую голову, только отогнать чувство своей ненужности, только растопить лёд, что сковал её душу, заставило Александру решительно дёрнуть ручку. Дверь со скрипом поддалась. Свет из коридора ударил в лицо спящего Шляпникова.