— Короче, слушай фишку! — открыл новую тему для прикола парень в черном балахоне с белым ликом В. Цоя на груди.

— На прошлой неделе «киноманы» на тусняк сошлись, чуешь, да! Карась дури притаранил убойной, все обдолбились под хохмяшку. Пивища добавили — обвал! Крышняк поехала капитально, прямо кодлой ломанулись к стадиону. А в парке, прикинь да — засада! Там-тадам! Ты понял, да!? Целая грядка «реперов»!

Второй паренек в потертых кожаных штанах, тиранящих его несформировавшиеся генитали, издал звук, типа: «УаУ!» и вытянул из кармана гигантскую канцелярскую скрепку.

— Ну, короче, «киноманы», как пошли, ну, там всех и положили!

«УаУ» — повторилось с большим воодушевлением, а разогнутая скрепка, превратившись в колющее оружие, впилась в новенький дерматин кресла. «Киноманов» охватил восторг:

— Во мы колбасились!

— Сто пудов!

— Меня потом еще целый день плющело!

— УаУ! Круто!

Дерматин жалобно кряхтел, упорствуя натиску металла, но «киноман» усердствовал, и ткань с жалостным скрипом уступала.

— Вот я смотрю, тебе непременно хочется нагадить, да?! — вклинился пенсионер между проникающими ударами. — Порвать чего-нибудь, да?!

— Чего порвать-то?! — конфликтно отозвался мелкий вредитель.

— Хочется изрезать все в клочья, да?! — развивал свою догадку старик. От яростной артикуляции его вставная челюсть звонко клацала.

— Чего в клочья-то?! — еще раз спопугайничал любитель острых развлечений, и оба приятели заржали.

— Разбить да?! — домогался истец.

Псина звучно зевнула, почесала за ухом и насторожилась.

— Ага, в дребезги, да?! — сымпровизировал кожаноштанный, и оба «киномана» снова закатились.

— Ну, давай! Стекло вон возьми и разбей! — взвился старик. — Башкой своей вышиби!

— А че, ништяк — на кочан окошечко, бумс! — уперся лбом в стекло юный пародист.

— Да ты разбегись, вон, чтобы уж мозги твои вшивые вылетели к ебеней матери! На хуя они тебе?! — багровея, свирепело старое поколение, не щадя одряхлевших коронарных сосудов.

Лайка привстала и ощерилась. Теперь они стояли двое против двоих, готовые накинуться друг на друга. А между ними сидел я — сторонний наблюдатель — и чувствовал, как сердце мое начинает биться в унисон с пульсом предгрозовой ситуацией.

— А че орать-то?! — басили малолетки, поглядывая на скалящуюся суку.

— А то! Знаешь, салага, почему нас американцы ненавидят?! — брызгая слюной попер на молодежь пенсионер. — Задумывался своей пустой головой, почему весь мир ненавидит русских?!

Лайка зарычала и выдвинулась вперед.

Я по паспорту русский: «Значит пробил мой час!» — протрубило у меня в мозгу.

— Почему?! — поднялся я со своего места и оказался, как пишут в газетах, между двух огней.

На мгновение все замерли, похоже даже лайка опешила.

— Потому что разрушители мы, понял?! Русские — разрушители! Варвары!!! — взорвался старик и лайка, разразившись яростным лаем, кинулась на меня — на простого русского парня у которого не было в жизни ничего примечального, кроме серпастого, молоткастого паспорта с отметкой в графе национальность — РУССКИЙ.

Но хозяин вздернул поводок — псина вздыбилась, щелкнула челюстями в нескольких сантиметрах от моего кадыка и, исполнив сальто, шлепнулась на пол.

«Киноманы» бросились вперед по проходу.

— Ну-ка, покинули вагон, придурки! — рявкнули динамики по всему салону. — А то я сейчас всех в милицию сдам!

Голова пенсионера-антируссиста юркнула в плечи, вражина весь скукожился, как под шквальным огнем легендарных «катюш», и кинулся в противоположную сторону, увлекая за собой остервеневшую суку. Двери захлопнулись.

— Проспект Просвещения — следующая, — объявил простуженный женский голос.

Трамвай тронулся, я рухнул на сидение.

«Знай наших!» — подумалось мне, напоследок.

Вот уж несколько лет подряд, ежедневно, отправлялся я с этого заколдованного трамвайного кольца на самом краю города с тайной надеждой: А вдруг на сей раз повезет! Вдруг произойдет что-нибудь такое, что озарит, подхватит и понесет в серпантинном вихре небывалых чувств к неизведанным, причудливым просторам иного существования, где распустится моя томительная блажь грандиозными бутонами сладкой прихоти и… зацветет, заблагоухает в оазисе священного Чистогана, где даже сны прозрачны и невинны, и где даже русским есть место. Пусть не надолго, пусть на одно мгновение, пусть смертоносно, но пусть!… Я толком-то и не знал, чего ищу, поэтому был открыт любому позыву. На малейшее прикосновение из вне я реагировал мощнейшей эрекцией всех чувств, имевшихся в арсенале моей души, естественно, в уповании на встречное движение, но именно в этот момент реальность начинала ускользать от меня и странным образом оборачивалась несусветным бредом. И в конце концов я неизменно оказывался в исходной точке. Неужели мне не разорвать этот cirkulus vitiosus?!