— Дело в том, — наконец лопнул Коля, и я скрипнул зубами. — Дело в том, что мы не можем вступать в отношения такого рода с людьми не принимающими учение…

— Как не можете?! — весь округлился я от удивления. — Ты же у меня занимал?!

— Понимаешь, я был тогда на такой стадии, ну, условно ее можно назвать — «Пробуждение». Голос Бога был еще так не разборчив. Я жил как бы на два дома. Помнишь, я тоже ругался грязными словами…

Я то помнил. Все в деталях и подробностях. Я вообще, ничего не забываю, в особенности всякие гадости. Помнил, как будучи еще студентом, он и его сосед по комнате Вася каждую субботу одевали свои коричневые костюмы-тройки, покупали четыре бутылки портвейна, полкило колбасы и кило яблок. Две бутылки выпивали двухсотграммовыми дозами под колбасу. Затем, организовав на столе интимный интерьер из ароматичной свечи, вазы с яблоками, резервными бутылочками вина и надушившись одеколоном «Тет-а-тет», страстотерпцы выходили на охоту. Они бродили по закоулкам Дома студентов с прицелом заманить в свою комнату фривольных студенток с хореографического факультета. Но… не были старатели фартовыми парнями, ну, не вписывались! Есть множество причин, по которым женщины отвергают нас, самцов, так вот Коля обладал полным набором, которого хватало даже и на Васю. И очередная суббота заканчивалась шумной дракой между отверженными.

Мы разнимали их и раскладывали по кроватям. Однажды, уже лежа в постели Коля открылся мне, что имел женщину единожды.

Произошло это во Владивостоке. Трое морячков с эсминца «Отважный» опоили повариху с плавбазы и спешно отметились по очереди. Коля оказался крайним.

— Она была такая грязная, хлюпала и пахла, но я не мог от нее оторваться… — хныкал Коля, впадая в пьяную апатию.

Мне было его жалко. Жалость перекидывала мостик, шагать по которому, было и горько, и сладко. А теперь, он свалил всех нас в клоаку и, возгордившись, обрел свой стерильный мир. И даже птичек не пускает! На лету они, видите ли, гадят! А что же им приземляться всякий раз, как приспичит?! Гаденыш! (Оля, Оля! Прощай моя Оля, а с ней и… Пусть сдохнет вся свора!)

— Лучше бы ты мне соврал, что у тебя нету, — сказал я, в очередной раз раздумывая, как же мне теперь относиться к Коле: послать его раз и навсегда, или утопить?

— Если ты находишься на стадии «Становления», нельзя говорить неправду, иначе не попадешь в стадию «Озарения».

— Ладно, озаряйся! — отрезал я и грубо толкнул калитку, на соплях подвешенную к эклектичному забору. Мы входили в царство Великого Хлама.

Михалыч вывозил мусор со двора с промежутками в пять лет. На то была одна причина — бескомпромиссная экономия. За неполные 70 лет Михалыч, несмотря на свой природный маленький рост, поимел пять жен и сейчас жил гражданским браком с сорокалетней стрелочницей с Северо-Западной железной дороги.

От каждой зарегистрированной жены Михалыч прижил по дочке, от каждой дочке по внучке, стрелочнице регулярно требовались аборты, а пенсия у Михалыча была, как у всех — чуть меньше прожиточного минимума.

— Здравствуйте, Михал Евгеньевич. Знакомьтесь — Николай. Имеет намерения снять у вас комнату.

Михалыч в рукодельных шортах (стрелочница соорудила из своих джинсов) нанизывает на нить грибные кусочки.

— Цену знаете? — басовито спрашивает Михалыч, хмуря пушистые брови.

— Цена в общих чертах устраивает, хотелось бы посмотреть, — брезгливо озираясь, изрекает божий гигиенист.

Михалыч не суетится — присматривается к клиенту. У него свой метод идентификации личности. Поболтав с человеком на вольные темы, Михалыч точно определяется, кто перед ним — деляга, гомосексуалист или наркоман. Я у него числился в наркоманах.

— Невозможно грибы собирать в этом году. Озоновая дыра над городом, читали? — приступает Михалыч.

— Я газет не читаю, — ляпнул Коля.

— Денег нет, что-ли?

— Деньги есть. Просто в газетах много грязи и в телевидении тоже.

— Телевизора, значит тоже нет?

— Без надобности. А как у вас насчет тараканов?

— С тараканами без проблем, Коля, — вмешался я в перестрелку, потому как уже наметил, что сейчас отправлюсь к Шурику на Василеостровскую, но до электрички у меня оставалось с полчаса, можно было и повеселиться:

— Так, что там за дыра-то? Большая?

Михалыч хмурится пуще, не нравилась ему наша компания:

— Средней величины дыра, но грибы уже мутировали. Сыроежка стала похожа на белую поганку, а белая поганка под свинуха личину приняла. У подберезовика ножка наподобие мухоморовой, а груздь, видно, вовсе вымер. В общем, всех их надо полдня варить, а потом еще всю ночь жарить. А то вон по телевизору передавали, на прошлой недели семь человек насмерть отравилось. Хорошо, хоть все азербайджанцы. Так что, телевизор иногда не вредно посмотреть, если жить хочешь.

Коля молчал. Его внимание было полностью поглощено собственной туфлей, оказавшейся в теснейшем соприкосновении с кошачьим калом.

— Кстати, удобства во дворе. На свежем воздухе, если можно так выразиться, — заявил Михалыч.

— Как? — встрепенулся Коля и посмотрел на меня. — А мне говорили…

Я посмотрел на Михалыча.

— Загадили в конец, пришлось отключить.

Все ясно — стрелка вербального детектора Михалыча застыла на отметке — гомосексуалист. Не видать чистоплюю комнаты.

Из-за зелени, вдалеке, послышались посвисты электрички. Я бурно изобразил неожиданно всплывшее срочное дело и выскочил за калитку. Надо было спешить к Шурику. С ним теперь сожительствовала моя надежда, вернее, не с ним, а с его коммерческой деятельностью.

У Шурика было свое кредо — он пытался жить по-крупному. К какой бы сфере деятельности не доводилось ему прикоснуться, он всегда начинал с главного:

— Главное в мастерстве актера — архетип! Схватить архетип — вот наша задача! Вся эта карусель по системе Станиславского — туфта! Щебень для бездарей! Гениальный актер — владыка архетипа!