Я не справляся с каверзами и хитросплетениями пашиной речи и просто любовался человеком, который самозабвенно барахтался в клубах собственного словесного бреда. А клубы сгущялись. Паша усердствовал:

— И вдруг на определенном этапе я понимаю: «Паша, в конце-то концов! Человек дает тебе более или менее стабильный заработок, плюс перспективы на будущее, ну, и хуй ты с ним! Да пусть он хоть трижды жидяра или монгол! Ну, вот ты, как здравомыслящий человек, скажи мне, разве это имеет какую-нибудь самоценность?!

Я крепко обнял близкого мне русского человека и сообщил, что ухожу подыскивать себе щель, ибо только она имеет во Вселенной несомненную ценность.

Паша огорчился. Ему хотелось еще побеседовать о свой, уже обжитой щелке. Может быть снискать ей одобрение, добиться уважения к ней, придать статус исторической необходимости. Вот ведь человек! — Не хватает ему одного оклада!

— Да, кстати, тут Камиль объявился, просил тебя позвонить, — брезгливо сообщил Паша напоследок.

И это действительно было кстати. Это была прямая удача. Божий промысел! Верные деньги!

«О, неужели же и я обрету сегодня свою щель?! Свое бомбоубежище! Свою усыпальницу! И проскользну туда! И протиснусь! И укроюсь от всего этого бреда! Аминь! Аминь! Аминь!» — вот так молился я украдкой, обговаривая с Камилем по телефону-автомату место нашей встречи.

Камиль — лицо кавказкой национальности. Я часто всматривался в этот острый лик. Наблюдал при различном освещении, подходил с разных сторон. Но всегда видел одну и ту же картину:

Древние горы хранят молчание. Над отуманенными вершинами парит орел. На дне скалистой расщелины блестит лента быстроструйной реки. Но шум ее вод растворяется в высоте полета. Орлиный взор строг и хладен. И вдруг птица складывает крылья и опрокидывается в отвесное пике. Лента реки стремительно надвигается. Вот уже различимы ее бурлящие пороги, сквозь свист полета прорывается рев потока и, похоже, что-то живое, копошащееся меж камней, выступает на передний план. О, это трудится усердный грызун! Он изловчился и теперь, трепеща от вожделения, тащит в укромный уголок свою добычу — огромную рыбину, задыхающуюся, и пучеглазую от удивления.

Но грозная тень разом накрывает и добычу, и добытчика.

Удар!

И мощные крылья увлекают в высь лакомый кусище.

— Игорь, брат мой! Как я рад тебя видеть!

Я отдаюсь в душистые объятия и прижимаюсь к жесткой щеке. Так положено предками. Брат приветствует брата. На мгновение я замираю от наплыва священного трепета, вызванного исполнением ритуала. Где-то высоко над нами, из небытия звучит мужественное многоголосие.

— Клянусь мамой, сегодня у меня счастливый день! И я все сделаю, чтобы и ты не скучал, — говорит Камиль и извлекает из сумки 750 «Посольской». — А деньги будут завтра, клянусь мамой!

Да будет так, брат мой. Завтра, это не вечность. Тем более, что сегодня нам есть чем заняться. Наливай!

Мы взяли в руки по 50, и Камиль сказал тост. Я не запомнил всей истории, но мораль врезалась в память:

— Так выпьем же за дружбу мужчин, которая настолько же самоотверженна и постоянна, на сколько эгоистична и переменчива женская любовь!

С такой высокой эмоциональной ноты начали мы разговор.

Скоро выяснилось, что Камиль в бегах. Влип в большую лажу. Естественно, его подставили.

С каждыми последующими 50, мне становилось все труднее удерживаться в канве повествования. Факты ускользали, персонажи множились, подобно инфекционным микробам, мотивы исчезали в глубинах подсознания, но сердце чувствовало — Камиль не виноват!

Да, он вышиб дверь ногой! Да, ударом кулака сломал бывшей своей жене челюсть! Да, все это происходила в детской школе искусств! Но он же этого не хотел! Он до последнего боролся за шанс, который сам же и предоставил некогда горячо любимой женщине. А она(неблагодарная) снюхалась с ментами. Она(сучка) на него капнула, и менты(козлы) на него наехали. Но они(весь подлый альянс) не на того напали. Они(слабаки) просчитались. Он(по кодексу чести) их сделал. По очереди. По одному. Но теперь ему одна дорога — в Чечьню. И если я, в сущности его брат, пожелаю, он возьмет меня с собой.

Отложив бутерброд, я сделал встречное предложение — уехать в Америку, где процветает интернационализм. Камиль полистал свой ежедневник, сделал пару заметок и пообещал на неделе опустить двух хохлов тонны на три «баков» и купить нам два билета в бизнес-классе до Нью-Йорка. Мы обнялись и поцеловались.

Когда «Посольская» последний раз склонилась к нашим стаканчиками, на город опустилась ночь, и пошел дождь. Мы осушили посошок и тронулись в путь. Камиль размашисто шагал чуть впереди, я болтался в его фарватере. Пронизав несколько проходных дворов и облегчившись под журчание водосточных труб, мы оказались на Невском проспекте.