— Да, я поджидал их вон в том садике, — заговорил я, и голос мой дрогнул — у меня была палка, но она сломалась о чугунок вот этого кабана.

— Они наши постоянные клиенты, — заявила Татьяна омоновцу, — я могу подтвердить.

Омоновец был рослый, крепкий, симпатичный. Его камуфляжная форма ладно сидела на прекрасной фигуре. Вот такие же парни каждый вечер шлют с экрана нам приветы с фронта и может быть уже утром их заворачивают в черные полиэтиленовые мешки. У меня из глаз потекли слезы. Эх, вот если бы мы с ним забежали в это вонючее кафе посмотреть новости с фронта, мы бы взяли по сто, послушали генерала Шаманова, а потом взяли еще по сотке и выпили не чокаясь.

— Ебут вас черножопые и будут ебать! — заорал я на всех. — Наши пацаны там жизни кладут, а вы даже ради приличия не можете посидеть у телевизора и послушать, что с вашей страной делается!

— Он афганец, — шепнул тот, что подсунул мне подножку и повертел пальцем у виска.

— Что ты вертишь, козлина! — завопил я, — Вон в пизде у своей мандавошки верти!

Вот теперь-то я наконец был готов на все, я подпрыгнул и влепил вертуну звонкую пощечину.

— Спокойно! — расставил всех на свои места омоновец. — Все посторонние свободны. Свободны, я сказал.

Молодняк быстро свалил.

— Щенки вонючие, — верещал я вслед уходившим, болтаясь как грязный затасканный плащ, на вытянутой руке железного омоновца, — медаль хотел получить, да?! Мы еще встретимся!

— У тебя что, кто-то в Чечне? — спросил меня омоновец, предварительно встряхнув так, что я прикусил язык.

— Все кто на стороне федеральной группировки войск, все они мои и твои, между прочим, и этих жлобов тоже! Слушай, давай их отпиздим! Я же вижу, тебе хочется размяться. Посмотри на их рожи, не удивительно, что татары нас триста лет говно жрать заставляли, а теперь эти с аппетитом подъедают дерьмо за америкосами, пока черножопые ебут наших баб!

Я побеждал, я видел, как эти двое стушевались и мялись у края тротуара возле свежего милицейского «вольво», им хотелось уйти.

— Ну, что? — обратился к ним омоновец, справившись с улыбкой. — Если хотите, садитесь в машину, отвезу вас в отделение, напишите заявление.

— Нет, мы не хотим, — сказал тот, который получил дубиной.

— Зачем нам время терять из-за какого-то психованного кретина, — сказал второй, и оба поспешили прочь.

А у меня уже вызрела новая речь:

— Давай один на один по очереди, гнусные гниды, пожиратели падали! Подержи одного, солдат, пока я урою этого жука навозного! А потом ты бросишь мне на растерзание и эту плешивую крысу.

Меня затолкали в машине.

— Ты где живешь? — спросил омоновец и предложил сигарету.

— Слушай, я знаю тут одно местечко, давай заедем и выпьем, — сделал я встречное предложение, сладко затягиваясь.

— Какое тебе местечко, вон весь в крови, — сказал парень толи устало, толи думал о чем-то, я еще не понял, я еще упивался своей победой.

Я рассматривал себя в зеркало заднего вида и не мог налюбоваться. Грязный, изодранный, окровавленный, но непобедимый вояка. Он-то никому не даст спуску, с ним шутки плохи.

— Тогда ко мне зайдем, у меня есть, — не отставал я. — Вот здесь направо, через дворы и на Введенскую, дом 17.

— Если такой горячий, что не поедешь? — спросил он.

— Поеду, мне здесь делать нехуй. Мне здесь находиться противно, — заверил я сходу.

Он молчал. Вырулил на мою улицу и покатил к дому.

— У меня у самого трое дружков там осталось, — вдруг сказал он. — Скоро и мой черед.

Теперь молчал я. Я как будто подавился этими его словами. Ну, хули мне сейчас объяснять, что я тогда почувствовал. Все я понял и про себя и про этого парня. Он подрулил к дому и остановил машину.

— Спасибо, — сказал я.

— Бывай, — ответил он.

Я вылез.

Руки дрожали, и я с трудом попал ключом в замочную скважину. Зашел в прихожую, включил свет и оказался перед зеркалом, но теперь мне уже не хотелось видеть этого мокрого, грязного с разодранным носом… Я выключил свет, скинул одежду и рухнул на диван. «Это похмелья», — подумал я. Блядь, точно помню, это была моя последняя мысль.

Кондитерская напротив Московского вокзала. Суетно. Публика все больше приезжая. Спешат, ругаются.

Купил «ром-бабу» и стакан кофе со сгущеным молоком. Звучит аппетитно, но вид жидкости в мутноватом стакане вызывает брезгливое подозрение. Сделал пробный глоток. Вкус добил дряхлую надежду.

Сплюнув в стакан, я закрыл глаза.

Мерзость.

Конечно, смешно, что эта кофейная профанация так ошеломила меня и оскорбила, ведь я всю жизнь потребляю такое пойло. Просто так уж подгадалось, что глоток этот оказался последним. Последним в череде неудач, огорчений, разочарований, чашу которых услужливо подсовывает нам коварная тетушка Жизнь.