— Нет, нет, Юр, мы сегодня давать не будем. День рождения завтра только. Чего торопиться-то? — поспешно отказывается отец от очередной услуги всемогущего Юры.

— А ну, смотри! Хозяин — барин! Ты на выходные или в отпуск?

— В отпуск.

— Ну, тогда еще свидимся! Если что, обращайся… Трудности там какие, помогу, — Юра протягивает свою крупную руку.

— Спасибо.

Рукопожатия. И мы расходимся.

Некоторое время шагаем молча. Притомились. Ветерок лениво ворошит пыль по пустынной улице.

— Сколько раз зарекался не связываться с этим мудаком, нет опять угораздило, — вздыхает отец.

Я тихо смеюсь. Мы подымаемся на железнодорожный мост и моему взору открывается весь наш город с его разноцветными жестяными крышами, утопающими в зелени садов. На северной окраине высится обшарпанный телевизионный ретранслятор, посредством которого просачиваются в наше Давлеканово причуды большого мира. А дальше, по всем направлениям, непроглядные российские дали и синь, бездонная синь покойного неба.

Я засыпал. Мягко. Плавно. Еще чувствовалась ночная прохлада, что просачивалась сквозь тюлевую занавеску на окне, возле которого я покоился. Еще слышались возбужденные голоса молодого поколения, что собралось возле огромного бревна, что спокон веков валялось в конце нашей улицы, и где в свое время собирались и мы. Еще думалось: вот и все, устаканилась жизнь, прояснилась и пошла на спад. Своим чередом. Срок в срок. И на душе было покойно… Правда, за душой сочились какие-то странные чувства, или остатки чувств, возможно всего лишь предчувствия. Такие странные, но такие далекие, что я улыбался им и говорил себе: Пора спать… спать… спать…

Сначала загремела цепь, потом раздался взрыв лая — Инга металась под окном. Я резко поднялся и отвел занавеску. От ворот к дому в кромешной темноте плыл красный уголек сигареты. Собака рвалась и сипела от ярости.

Я спрыгнул с дивана и в одних трусах вышел в сени. Дверь дергали.

— Кто там? — спросил я, взявшись за крюк.

— Игорек? — позвал полушепотом знакомый голос.

Я откинул запор и открыл дверь. На крыльце стоял Коля по кличке Кацо — военная рубашка с погонами старшего прапорщика нараспашку, к белой майке приколота красная астра. Кацо широко улыбался и плавно покачивался. Друг моего детства, отец большого семейства, военный сверхсрочник и частный предприниматель.

— Кто пришел, Игорь? — позвала из дома мать.

— Это я, теть Фай, старший прапорщик Чернов! — радостно крикнул Кацо в дом, и притянув меня к себе, прошептал прямо в ухо:

— Одевайся!

— Зачем? — спросил я, поеживаясь в прохладе июньской ночи и от стремительно надвигающихся предчувствий. Такие переживания обычно возникают во мне после продолжительного воздержания от всякого рода излишеств, которые, ясное дело, губят нас. О, эти странные предчувствия! Никогда не удавалось мне перехитрить их.

— Что случилось, Коля? — допытывалась мать.

— Выйди на пять минут, помоги! — голосил Кацо с посылом в дом, а сам тискал меня, подмигивая и кивая в сторону ворот. — Я две трубы надыбал, загрузить надо. Одному не с руки.

— Какие трубы? — продолжал я упорствовать, хотя все было уже предрешено.

— Толстостенные, — показывал мне Кацо, размашистыми движениями пририсовывая своей фигуре пышные груди и широченные бедра. — Дюймовочки, на все случаи жизни!

— Коля, он только что из бани, — сердилась в доме мать.

— Да они стерильные, теть Фай! Я лично выбирал и проверял! — скалился Кацо и пихал меня в дом:

— Бегом одевайся, я тебя за воротами подожду, а то твою собаку аппендицит сейчас хватит.

Интриган спрыгнул с крыльца и исчез в темноте. Инга проводила его истошным лаем.

Я прикрыл дверь и прошел в дом.

— Он что пьяный? — спросила мать из темноты спальни.

Я улыбнулся в темноте кухни. Предчувствия сбывались. Я стал одеваться:

— Почему пьяный? Просто возбужден немножко. Слышала же, трубы дармовые подвернулись, а он же, кажется, новый дом себе строит.

Я нащупал на комоде флакон с туалетной водой и азартно освежился.

— А что это за трубы такие, дюймовочки? Диаметром в дюйм, что ли? Так мог бы и сам погрузить. Пить наверное зовет? — не унималась мать.

— Да с чего пить-то? Канализационные трубы, а дюймовочки, потому что хрупкие очень. Чугунные же.

Я не скрывал озорной улыбки на своем лице. В доме была темнотища. На душе у меня уже плясали чертенята. Прямо как в юности, как почти 20 лет назад.

— Я не надолго, мам, ты не закрывайся.