— Да мы взяли уже, спасибо, Юр, — отец открывает авоську и показывает содержимое Юре.

— Ну, а зачем было торопиться-то? — огорчается тот, и как-то даже сникает. — Правда, сегодня все равно не получилось бы. Они ж уже не рубят. Топоры в кладовой заперты, а рубщики в дымину все. 50 лет этой профуре-то мордастой!

— Все нормально, Юр. Пусть люди отдыхают! — отец рад, что точка в этом запутанном деле наконец-то найдена.

— Так, слушай сюда! — опять активизируется Юра. — Завтра, ровно в 8.00 встречаемся на этом месте. Ты во сколько встаешь?

— Ну… — мнется отец. — А чего так рано-то?

— Ясно. Сделаем так: я подкачу к восеми, мне все равно с деверем потолковать надо, пару пиздюлин ему навесить, ну, и попутно отложу тебе вырезки с первой рубки. А ты, как проснешься, подходи и забирай! Подходит?

— Все, договорились! — поспешно соглашается отец и протягивает руку. — Ну, мы на почту…

— О хорошо, что напомнил! — звонко ударяет себя по лбу Юра. — Мне ж тоже туда надо. Тебе звонить?

— Да, день рождения…

— А мне надо разгон там им устроить! — и Юра крупным шагом направляется к зданию городского телеграфа.

Мы обреченно следуем за ним.

— Позавчера, значит, телефон у меня сдох, — комментирует Юра свою решимость. — Я его и так и этак — молчит падла. Что делать? Без телефона жуть! Иду к куму. Он пиво пьет. Я говорю: «Дай-ка от тебя на станцию позвоню». Набираю номер, а у меня ж на станции шурин, главным инженером. Ага… Поднимает трубку какая-то пигалица; я говорю: «Позови-ка мне Тарасова!» Она: «А его сейчас нет. Что передать?» Я говорю: «Передавать пока нечего, вот пусть он позвонит Мелентьву и если дозвонится, я ему сам все передам». «А что случилось?» — спрашивает. Я говорю: «Не знаю, что у вас там случилось, но мой номер 2-13-13 сдох!» Она засуетилась: «Ой-ой…сейчас все выясним!» — «Выясняйте,» — говорю, — «зачем иначе вас туда понасажали.» Ну, мы с кумом по кружке пива вдарили. Он, кстати, как и я, бутылочное не признает. Каждое утро две трехлитровки покупает. Тоже на пенсии. Ну, и я, значит, домой. Прихожу, а телефон уже надрывается. Снимаю, слышу эта пигалица щебечет: «Как слышимость? Хорошая?» Я говорю: «Устраивает пока, не оглох еще.» А сегодня с утра поднимаю трубку, хотел куму позвонить, чтобы он на меня тоже пива брал. Едрена вошь! Молчок! Ну, ничего, сейчас разберемся.

И мы заходим в здание телеграфа. Юра впереди, мы немного отстаем. Интерьер минимальный: стеклянная перегородка с окошком телефонистки, стол, стул и три кабины с аппаратами. У окошка небольшая очередь. Отец подается к крайнему, но Юра подхватывает его под руку и тащит к дверце, ведущей за перегородку:

— Пошли, пошли, сейчас все сделаем, — отвергает невнятные возражения отца Юра и с шумом отворяет дверцу.

— Паташь! — взвизгивает телефонистка — маленькая башкирка с пышной шевелюрой черных волос — и вскакивая со своего места. — Куда ты лезешь?! Русский язык читать умеешь?! Это служепный хот! — кричит она, преграждая приятелям путь.

— Не каркай! Я к Тарасову! — небрежно бросает Юра.

— Сам хайло заткни! Нету тута Тарасова! Иди, а то сейчас милицию позову. У меня касса открыта! — тарахтит черноволосая карлица и вытесняет Юру за перегородку.

Отец высвобождается и отходит к очереди.

— Че ты меня пугаешь, пугало?! Ну-ка позови главного инженера и положи на стол «Книгу жалоб»! — огрызается Юра, но из-за перегородки выходит.

И тут подключается очередь.

— Мужик, ты че развоевался-то там? — грозно спрашивает крепкий парень в выцветшей почти до бела солдатской робе.

— Да это ш Мелентий, шокнутый! — шамкает беззубая старуха в вязаной кофте и новеньких, блестящих галошах. — Вешно баламутит, шорт рыжай. Яво ешо в детстве прибить мои робяты хотели. Всем оскомину набил. Проваливай отседа!

— Это кто это меня прибить хотел, ты, холера старая! Это твои туберкулезники, что-ли?! — Юра запускает руки в карманы и независимо выставляет одну ногу в сторону. Назревает явное противостояние.

— Юр, кончай, — подскакивает к неуемному корешу отец и тянет к выходу.

— Ишь как распоясался, охальник! На старуху накинулся! — несется нам в след. — Вот я Василию скажу, он тебе рыло-то начистит!

Мы выходим на крыльцо.

— Зря с главного хода пошли, — сплевывает Юра в пыльную траву. — Эта Файка — шизнутая! Ее никто не ебет, так у нее уже бешенство матки выработалось! Ты думаешь, почему она всегда в плаще ходит, при любых условиях?

Отец молча отмахивается.

— Почему? — интересуюсь я.

— Да потому что у нее горб! А она, чума недоделанная, надеется, что какой-нибудь богодуй командировочный не разглядит впопыхах-то, ну, и вдует слету.

— Ладно, Юр, чего теперь разбираться, — устало прерывает его отец.

— А чего тут разбирать-то? А ну, пошли со двора! Сейчас мы ее быстро оформим по 33-ей! — Юра спрыгивает с крыльца и направляется в обход здания.

— Нет, Юр, нам домой пора. Матери обещались к двенадцати вернуться.

— Так ты ж звонить хотел? — останавливается Юра.

— Мы телеграмму дадим, на вокзале. Ну, будь! — протягивает ему руку отец.

— Подожди, слушай сюда, у меня ж на вокзале золовка моего брательника работает. Блядища еще та…