Шрифт:
Да…
У всех у нас своя история, а вот конец один: заходит в подъезд хозяин со своим ризеншнауцером и вышвыривает вас на мороз, а холеная псина сжирает оставшуюся закуску.
Так что, Господь, если ты есть, то ты, конечно же, Вездесущий, а значит, слышишь меня: я пью за CONSENSUS OMNIUM!»
Обхватом пальцев я разделил стакан на две условные единицы и медленно поглотил первую дозу.
По общепринятым меркам пить я не умею. Я так не считаю. Просто моя мера лежит за пределом самоконтроля. Пока я себя контролирую, я пью умеренно, но стоит мне перейти эту неуловимую грань, я начинаю прикладываться без удержу до естественного изнеможения. И вот в этот отрезок беспамятства, от безудержности до изнеможения, я веду себя так, что у всех складывается мнение, что я не умею пить. А как я могу вести себя иначе, если я себя не контролирую?! Конечно, если начинать Новую жизнь, то лучше бы избавиться от этой фатальности, но только не потому, что кто-то считает, что я это делаю плохо, а потому, что из этого не выходит ничего хорошего. Ну а что может получиться хорошего, если человек, приняв несколько стаканов портвейна, начинает наконец делать то, что ему хочется и говорить то, что он про себя и про других думает?
«Дзинь!..» — встрепенулся колокольчик над открывающейся дверью.
Я отложил бутерброд и обернулся…
Мама родная!
Боже праведный!!
Силы Небесные!!!
В кафе входили две…….. КЛАУСТРОФОБИИ!
Да-да, именно это слово наиболее полно отразило мое первое эмоциональное впечатление. Потому что в его фонетике слышались два других слова — «Страус» и «снобия» (сноб женского рода), которые точно выражали то, что я видел: маленькие головки на длиннющих ногах!
— Здесь довольно гадко, — прокурлыкала рыжая «клаустрофобия» своей бритоголовой подружке, когда обе проходили мимо меня, вернее не мимо, а сквозь. Ведь для того, чтобы пройти мимо чего-нибудь, необходимо наличие чего-либо. А для них я был абсолютное ничто! Но когда?! Когда именно произошла эта идентификация?! Ведь если предположить, что до нашей встречи я существовал как потенциальное нечто, что-то вроде ноумена, то, следовательно, при встречи, должен был иметь место момент познания в результате которого я (ноумен) и превратился бы в феномен, а конкретно — в абсолютный ноль!
Но этого момента не было. Я не мог ошибиться. Его не было! Если бы он был, пусть даже самый незначительный — отметка боковым зрением или движение интуиции — я бы уловил. Я бы обязательно почувствовал!
Но… безразличие было совершенным.
Я не существовал для них — в принципе.
Совершенно верно! Ведь их принцип — выживай! И кто «живее» всех «живых» — тот и принц! А какой же я принц, если для меня жизнь — смерть! Нет, женщину не проведешь. Истинно утверждение: женщина — венец творений! Я их называю — «санитары человечества». Если бы не они, мы давно бы уж плюнули на эту цивилизацию и добровольно вымерли. А они кропотливо отбирают из нас самых пригодных для жизни, сгоняют в стадо и приручают. О, для этого у них есть такое!.. Для этого у них есть все: и Форма, и Содержание!
Взволнованный, я поднял свой граненый кубок и произнес:
— За женщину! В которой слились — Сладкая Иллюзия и Суровая Истина!
— Вы поэт? — обратился ко мне битюг в белой рубашке и при «бабочке», когда я опустил стакан.
«Чувствует себя принцем в своем бутербродном королевстве», — промямлилась хмельная мысль.
Вслух:
— Да. Трагический.
— Почитаете?
Клаустрофобии одновременно издали звук «пыф!».
— С удовольствием, — заносчиво согласился я. — Разрешите представить вам драму в двух лицах!
Уронив стул, я поднялся и продекламировал:
Тенором:
Тятя, тятя, наши сетипритащили мертвеца!Оп-ца лям-ца дри-ца-ца!Басом:
Не глумитесь, сорванцы!Все мы, в сущности, пловцы.— Попсово! — высказалось белое пятно при «бабочке».
Клаустрофобии активно отгораживались сигаретным дымом.
Мне стало стыдно (мало выпил), и я гордо вышел. Стыдно за то, что хотелось любви и сочувствия от этих странных существ, моих современников. Хотелось безосновательно — за здорово живешь. И сразу. Хотелось. Ох, как хотелось!
23.53 — У мусорного контейнера.
На улице было черно и тихо. Лишь одинокая ворона металась у мусорного контейнера и истерично вопила.
«Сына потеряла», — решил я, слушая ее вопли.
И вдруг — вспомнил:
Кладбище. Теплый весенний день. Юная трава. Расстеленное желтое покрывало завалено пирогами, разноцветными яйцами, пестрой карамелью. В центре — Великан-кулич. Вокруг покрывала — мама, папа, деда, баба, тетки, дяди — все живы и молоды, и все хохочут, просто умирают со смеху. Это я, четырехлетний, случайно выхлебал рюмку красного вина и теперь резвился, как ошалевший от радости щенок, на сочной траве.
— Артист! Чисто клоун! — восклицали прохожие и хохотали вместе со всеми.
А уж я старался, уж я выделывал! И все кружилось у меня перед глазами веселым хороводом — небо, солнце, деревья и хохочущие лица… Было ли это когда?! Возможно ли это вообще?!..
«Нет… Не осилить мне Новой Жизни, — с каким-то облегчением и тихим, нарастающим ликованием подумал я. — Да и зачем она мне… Ведь я человек пропащий… Пропал я на том весеннем кладбище… или еще раньше… Заплутал в звездных рощах — и нет меня… Нет… Ну и слава Богу!»
00.00 — Tам же.