Он приехал к нам с целой свитой. Все какие-то любезные офицеры, ручки дамам целуют, умеют танцевать превосходно. Сережа устроил для них прием. Зима, а у нас свежие парниковые овощи, из специальных оранжерей Новосибирска. Они все накинулись на эти овощи… ну и фрукты, конечно…

Миронова-гостя посадили на главное место, а он, как увидел нашу Агулю, ей тогда было четыре года, так уж и не смог от нее оторваться. Посадил ее на колени, гладит по голове, шепчет что-то, и она к нему приникла… Странно это мне как-то показалось — не к дамам поухаживать, не к мужчинам — выпить, поговорить, а к ребенку за лаской…

Я потом говорю Сереже:

— А Миронов-то был грустный…

Он встрепенулся, с вызовом:

— Что ты выдумываешь? С чего это ему быть грустным? С таким почетом принимали.

А через неделю и гость наш Миронов и вся его свита были арестованы. Их нарочно отослали из Москвы, чтобы арестовать тихо. Так часто тогда делали.

А сейчас я думаю: неужели это Сереже было поручено арестовать их? Принять у себя, ввести в семью, а потом — хлоп — приказ арестовать, тайно доставить в Москву? Неужели Сережиными руками?

Я этого не знаю…

Зима… Мне нравилась сибирская зима, особенно к весне, когда солнца прибывало. Мама ведь моя была сибирячка, правда, я выросла на юге, но сухой морозец, когда снег поскрипывает под ногами, здорово это было! Бодрило!

Я увлекалась лыжами. Там была лесная станция, мне давали лыжи и ботинки, сам заведующий, бывало, подбирал по ноге. Меня туда отвозили на машине. Ходить на лыжах я научилась быстро, почти сразу отмахивала большие расстояния. Хорошо! Снег блестит, скрипит, мохнатые ветви елей с тяжелым грузом снега до земли клонятся, голубая лыжня между ними.

Инструктор заметил, что я убегаю далеко, сказал:

— Я вижу, вы увлекаетесь лыжами, но хочу вас предостеречь: снег часто подтаивает к весне снизу, и можно провалиться в такую пещеру. У нас несколько человек провалились в лесной балке, и их долго не могли найти, они погибли.

Но я не слушала, и инструктор стал ходить на лыжах со мной… Теперь-то я понимаю: они там все страшно боялись, как бы со мной чего не случилось, — боялись Мирошу.

А Сережа… Сережа тоже боялся.

Как все у него напряжено внутри в страшном ожидании, я поняла не сразу. Но однажды… У него на работе был большой бильярд. Иногда, когда я приходила к Мироше и выдавался свободный час, мы с ним играли партию-две. И вот как-то играем. Был удар Сережи. И вдруг он остановился с кием в руках, побледнел… Я проследила его взгляд. В огромное окно бильярдной видно: во двор шагом входят трое военных в фуражках с красными околышами.

— Мироша, что с тобой? — И тут же поняла. — Да это же смена караула.

И действительно, разводящий привел двух солдат сменить стражу в будке у ворот. Он просто зачем-то завел их во двор.

Я говорила, как нас принимал Эйхе на даче-дворце в лесу. После этого мы встречались с ними не раз. У них была еще дача, меньше той, но тоже роскошная, только уютнее, милее.

Однажды мы приехали туда вдвоем. На даче — только Эйхе и его жена (слуг я не считаю). Она в ярко-розовой пижаме (я дома тоже ходила в пижаме, только голубой), по-домашнему. Мы там очень хорошо провели время. Их двое, нас двое. Они были дружной парой, и мы тоже были очень дружны с Мироновым.

И уж было не так, как в первый раз, а иначе, хорошо, просто, по-семейному. Правда, Эйхе своего отношения ко мне не изменил, вероятно, продолжал думать: ну что она такое, интересуется только тряпками, совсем не то, что моя жена, которая два факультета кончила и теперь на большой партийной работе, — он Еленой Евсеевной очень гордился. Тогда он мне таким представлялся — вельможа, высокомерный. Сейчас я, может быть, иначе его оценила бы. Вот вы говорите, вам о нем рассказывали, что он был очень честный, принципиальный и даже голос не побоялся поднять против репрессий, тем самым попал на заметку к «гениальнейшему» и подставил себя под удар. Но всего этого я не знала, а мне казалось, что он презирает меня.

Нам отвели комнату на втором этаже, роскошную, только, правда, холодноватую, но там были медвежьи шкуры, мы ими накрылись поверх одеяла, и отлично можно было бы выспаться, — хорошо спится, когда свежо, а ты тепло укрыт… Но только под утро я проснулась, почудилось мне, что Сережа не спит. И правда. Проснулась — тихо. Прислушалась к дыханию — точно, не спит.

— Ты что?

Он шепотом:

— Знаешь, — говорит, — мне кажется, что мой секретарь за мной следит…

— Осипов? Да что ты!

— Приставлен ко мне…

— Ну, Сережа, ты опять, как с этим разводящим!..

И ласкаюсь к нему, стараюсь растормошить, увести…

А сама… И меня уже этот всеобщий психоз коснулся — страх. Виду не подаю, а сама думаю: неужели и к Сереже подбираются? Из головы нейдет.

Утром куда-то мужчины отправились после завтрака. Входит ко мне Елена Евсеевна — в розовой пижаме, интересная, самоуверенная, так она себя держала, как будто она мне мать. И правда, была она меня старше, но и умнее, конечно. Я ведь только гимназию кончила.