Уткин отпил из стоявшего перед ним бокала, и вино вступило в странное взаимодействие с выпитым перед тем лекарственным чаем. Он видел перед собой лица, шевелящиеся губы, слышал произносимые слова, но смысл слов оставался далек, пока кто-то не обратился к нему прямо:

– А вы, Павел, что думаете?

Говорил "академик". С отчетливой интонацией экзаменатора, спрашивающего урок.

Уткину даже захотелось встать, отвечая.

– Все таки убийство - это убийство, - сказал он неожиданно для самого себя и, кажется, попал в тему.

– Формально - так, а по сути - передергивание фактов, - возразил человек с неприметным лицом. Это Алексей Михайлович, вдруг понял Уткин. Что-то произошло - словно щелкнул переключатель и для каждого сидящего за столом определилось его имя. Прежде сидели безымянные, теперь - с именами: Петр Алексеевич (он же академик), Иван Васильевич, уже упомянутый Алексей Михайлович, Николай Павлович, Елизавета Петровна (сухонькая старушка с планшетом в руках, по которому она время от времени проводила пальцем), Екатерина Алексеевна, уже упомянутая Анна Ивановна. Две девушки, сидевшие по обе стороны Петра Алексеевича (академика), по молодости своих лет остались без имени, - по какой-то причине одно вытекало из другого.

Это можно понять, думал Уткин. Если меня здешние люди принимают за какого-то, им известного Павла, то и я, в принципе, должен принимать каждого из них за кого-то, известного мне. Из известных, впрочем, были только Петр Алексеевич (академик) и Анна Ивановна (соседка), остальные не были похожи ни на кого конкретно. Почему так получилось, Уткин не знал, да и зарекся докапываться до объяснения нюансов обратного действия кнопки.

– Так можно и забой скота объявить убийством, - продолжал Алексей Михайлович.

– А я думаю, что смертная казнь вообще недопустима в цивилизованном обществе, - сказала девушка, сидящая справа от академика.

– Цивилизованном? Не смешите меня, - сказал Николай Павлович.
– Скажите еще прогрессивном. Весь прогресс заключается в изобретении новых методов казни - гильотина, электрический стул, инъекция яда. А гуманизм весь в том, чтобы в случае, если приговоренный к смерти преступник заболел, сперва вылечить его - очень гуманно - а потом уже привести приговор в исполнение.

– Болезни бывают разные, - сказал Алексей Михайлович.
– Допустим, приговоренный преступник находится в коме. Тогда встает вопрос: привести приговор в исполнение, не выводя его из комы, или дождаться, когда он из нее выйдет?

– А пусть это даже не кома, а летаргический сон, который может длиться годами, - подхватил Николай Павлович.
– Тогда по идее нужно дождаться, когда приговоренный проснется, и уже над человеком, находящимся в сознании, свершить правосудие.

Странные темы для разговора возникают в этой компании, подумал Уткин.

Анна Ивановна поперхнулась куском и закашлялась. Недовольный кот спрыгнул с ее колен и удалился.

– У меня есть целебный чай, - сказал Уткин, вынимая фляжку.
– От аллергии, кашля и все такое. Хотите?

Откашлявшись, Анна Ивановна покачала головой. Не хотела.

Уткин сам сделал несколько глотков.

– Убийство - необходимая часть человеческой культуры, - взял слово Иван Васильевич.
– В каждом обществе имеется свод правил, предписывающих, когда и при каких условиях допускается убийство, и каким образом оно должно совершаться. И не только при исполнении смертного приговора. Человеческие жертвоприношения в наше время не приняты, но слово "жертва" осталось. Вы обратили внимание, что при победе в сражении или в войне количество принесенных - понесенных - в процессе жертв становится предметом отдельной гордости?

Уткин кивнул. Лицо оратора плыло и менялось перед глазами, покрывалось морщинами, темнело, на нем появлялась борода. Через мгновение - нужно было моргнуть, встряхнуться - борода исчезала, но появлялась вновь как наваждение.

– Это глубинное, - заметил Алексей Михайлович.
– Человек был ребенком с трудной судьбой. Если обратимся к истории его происхождения, то в темном его прошлом обнаружится нечто ужасное, неприемлемое и непредставимое, то, в чем мы боимся себе признаться, но что остается в нас жить, замаскированное чувством долга, ритуалом, чем-то еще... Вам не приходило в голову, что у самых разных народов мы встречаем культуру истязаний, воспринимаемых в определенном роде как благо? Страданий, добровольно принимаемых на себя человеком?

Это книга профессора Поршнева, подумал Уткин, которую я читал. Читал-то, положим, я, а говорит он.

Говорящий Алексей Михайлович замолчал и замер. Стоял с приоткрытым ртом, не зная, о чем говорить дальше.

Интересное явление, продолжал думать Уткин, но все это не приближает меня к цели. Надо сменить тему.

– А какая, интересно будет вероятность, - Уткин задал наводящий вопрос, - что когда человек, упав с верхнего этажа, пролетит здесь мимо окна, кто-то из присутствующих его заметит?