Петелька к петельке, петушок к петушку. А что важно? Вырастить худосочного мечтателя?

— Поощряете его рисование?

— Конечно.

— И есть способности?

— Судить рано. У всех детей в этом возрасте замечательные способности.

— К чему?

— А вы не заметили? У вас же двое!

— Я постараюсь развить у них другие способности, — сказал Турков. — Чтоб не выросли лоботрясами. Чтоб дурью не мучались.

— Озлобленный вы какой-то, — рассеянно произнесла Галина, считая петельки.

— Озлобленный?!

— Да. Будто на душе у вас неспокойно. Будто не знаете, на кого разозлиться…

Только этого недоставало, чтоб Галина его пожалела. Бедного, запутавшегося, обиженного судьбой. Великого неудачника.

Турков на два дня отпросился с курсов — ему-то не очень требовалось повышать квалификацию, от коллег не отстанет — и съездил к матери, чтоб помочь на сенокосе.

С наслаждением поработал физически, азартно махал «горбушей» на кочковатом лугу. Славно было чувствовать свою силу, неутомимость, ничем не подточенное здоровье; славно было купаться вечерами в озере, по-мальчишески прыгая в воду с наклонного дерева. Городская хандра моментально выветрилась. И, веселый, довольный, отправился он на субботу и воскресенье домой, к жене Лизе, к сыну и дочке, по которым уже соскучился.

Каким-то новым взглядом он смотрел на жену, горделиво сознавая, что она лучшая из всех женщин, которые ему встречались; с той же гордостью смотрел и на ребятишек — румяных, крепконогих, со смышлеными мордахами.

— Павлушка, разбойник, даю задачу на сообразительность!

— Давай!

— Три голубя прилетели, два улетели, сколько осталось?

— Остался один плюс те, которые раньше были!

— Молодец!

Вот такая у нас арифметика, гражданка Галина. Разбойнику Павлушке еще шести годочков не стукнуло, а сообразителен, как агент по снабжению. Можно поручиться, что в будущей жизни не пропадет, не скатится в неудачники. Выберет успех, а не прозябание.

— Лиза, тебе не кажется, что мы плохо живем?

На белоснежной подушке смуглое, без единой морщинки лицо, загорелые руки, светлеющие в подмышках, закинуты под голову, сонная умиротворенность в глазах.

— Ты довольна, Лиза?

— Почему ты вдруг спрашиваешь?

— Потому, что раньше не спрашивал.

— Если бы мне что-то не нравилось, я бы сказала… Спи.

— Может, у тебя духовные запросы какие-нибудь? Мечтала об одном, а получилось другое?

— Спи. Тебе спозаранку на самолет.

— Нет, ты ответь: ты счастлива? Серьезно спрашиваю.

— Счастлива. За тебя только переживаю.

— Это еще что?! По какой причине?

— Ты ведь меня не любишь.

— Окстись, Лизавета! Что тебе в голову взбрело?

— Я же знаю.

— Ну, Лизавета, тебя солнцем чересчур напекло… Я что же, не по своей воле женился?!

— Спи, Виталик. Если что и случится, буду сама виновата. Понимала, что ступаю на ненадежную дощечку…

— Лизка, ты старая, жуткая костяная баба-яга. Завтра же я тебя брошу. Пусть другие тебя любят сильней.

— Спи, — улыбнулась Лиза.

Турков сегодня, сейчас же мог дать какую угодно расписку, что не только не расстанется с Лизой, но будет ей верен постоянно. Уж себя-то он знает. Неспособен на мимолетные романы, перед собою краснеть не желает, слишком это противно. От добра добра не ищут, и никто ему не нужен, кроме Лизы. Это верно, что он не испытывал к Лизе острой влюбленности, ну и что? Грош цена сумасшедшей влюбленности, именно из-за нее разводится каждая третья супружеская пара! Ошалеют от взвинченных восторгов, сомлеют в объятиях, а через неделю трезвые будни, домашнее неустройство. Влюбленность испаряется, как лужа на дороге. У Туркова тоже были девочки, по которым он вздыхал — и в десятом классе школы, и в институте, — куда подевалось былое томление? Вспомнит теперь, усмехнется: дурачок был, слепой дурашка…

— Лизавета, неужели боишься, что я тебя брошу?

— Не в том дело, Виталик.

— А в чем?

— Наверно, ты не бросишь. Хотя кто знает… Но ты, наверно, все-таки не бросишь.

— Чего ж тебе переживать и опасаться?

— А вдруг мучиться будешь? Вдруг раскаиваться?

Она произнесла эти слова после долгого молчания.

Словно взвешивала, надо ли их говорить.

— Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это!

— За откровенность? Так ее маловато у нас.

— За отчаянность! За то, что на вулкане живешь! В доме, который качается!

— Спи.

— Между прочим, последняя новость: кажется выдвигают меня в депутаты. Будешь за меня голосовать? Остальные-то избиратели поддержат…

— Я рада за тебя, Виталик. Очень рада. С этой работой ты хорошо справишься.

— И на том спасибо.

Июльская короткая ночь завесила темнотой окна и вскоре уплыла, как дождевое облако. Петухи по деревне заголосили. Турков чувствовал, что Лиза тоже не спит. Невероятное открытие: и жена, оказывается, обеспокоена участью Туркова!

Ну, скажи она попросту «мало меня любишь», это бы прозвучало естественно. Всем женам чудится, что мужья охладевают и недостаточно ласковы… Но Лиза тревожится не о себе, она тревожится о Туркове. Он, понимаете ли, еще раскается!