– Ногу подвернул, ага, – бухнул котел, лысину поскреб. – Жрать хочется.

– Так – это… свежевать будем?

– Кого? – к месту вставил мальчишка. – А мне еще тете Афродите надо ее лошадь вернуть… Ой, ножик…

Наконец-то сообразил – полностью, не полностью, но голову в плечи втянул, глядя на широкое кремневое лезвие, с зазубринами и отколами. Глаза распахнулись в недоумении шире неба, губы дрогнули вопросительно…

Где там Гипнос? Хотя пусть бы не появлялся, пусть бы не видел…

Кривой нож – над испуганным ягненком.

Ягненку ведь все равно – умирать.

Какая разница – раньше? позже? Зарежут на жаркое? Придержат в отдельном загоне – откормят для алтаря?

– Нежный, – хмыкнул великан. – Года два таких не едал.

Его брат неторопливо готовил вертел: отирал от остатков старого козла, а то как бы не пригорело.

Крысы мыслей прыгали, вертелись, кусали друг друга, сливались в единый, пищащий в ушах ком…

Небо готовилось рыдать и в отдалении жалко всхлипывало громом.

Синь пока еще незамутненных небес – в отражении ножа, сливается с синью пока еще широко распахнутых колокольчиковых глаз, ненадолго, сейчас смоется алым, предпиршественным соком…

Ата так и задумала – конечно.

– Оставьте мальчишку.

Мысли-крысы замерли. Дрыгнули лапками – разом.

Сдохли – все, как одна.

Глупость – страшнее яда не сыщешь.

* * *

Тот, что с лысиной и обвислым пузом – сообразил быстрее. Его брат только начал, повернувшись ко мне:

– А ты что за…

А этот второй определил сходу:

– Зараза! – и за дубинку схватился. А я стою на этой поляне дурак дураком, в руке – меч, ни доспехов, ни шлема: хитон и волосы по плечам, как вытолкали. В голове – свалка подохших мыслей, только одна извивается, живая: это вообще я сказал? сделал?

Судьба из-за плеч молчит задумчиво и советов не дает. Этот, Офиотавр, моргает большущими глазами из-под ножа, нож-то никто так и не убрал. Внимание от него отвлечь, что ли, а то ведь и его на жаркое пустят… и меня. Правда, меня скорее в расход, но уж лучше одного, что ли.

– Я сказал – оставьте мальчишку.

– Дядя Аид! – ахнул ягненочек. – А зачем вы тут… они же просто играют… играют?

Все. Отвлекать великанов и не надо: оба в меня вперились, тот, что с ножом, ближе подходит и свою палицу ногой ощупывает. На рожах – счастье несусветное, щербатые усмешки аж за уши поползли, у старшего – за правое, у младшего – за левое…

– Так это… Аид, значит? Так это… того… братик Зевса, значит?

– Слышь, так это… награда за него, ага? Три сотни овец, ага? От Крона тогда приходили, ага?

Три сотни? Обидеться впору, за Зевса, небось, тысячами исчисляют. Или, может, я еще не напакостил отцу как следует?

– Три сотни? Да я вам сам столько дам. Больше дам. Ухожу отсюда с мальцом. Плачу пять сотен овец.

– Так это… жирных?

– Жирных.

Младший призадумался – поскреб башку лезвием ножа, звук – будто по камню полоснуло. А старший заухмылялся с идиотской хитрецой, вертелом покрутил.

– А малец-то этот – тоже шишка какая-то, ага? А если Крон за него нам баранов – ага? Ему ж вроде нужен какой-то сын Геи, а…

Прыжок – и мой меч снизу вонзился великану в брюхо. Вошел с натугой, чуть ли не со скрипом…

Все равно ведь договориться не получалось.

– …га? – договорил крупный и посмотрел вниз удивленно. – Ты чего? Гад, ага!

Нет, не получалось. Вон сейчас младший какую-то мысль родит…

– Так это… если Аид, то он же дядьку Лина прибил!

А сейчас они вспомнят, что дядька Лин был хорошим мужиком, и начнут бить. Меня.

Я рывком выдернул меч, нырнул под вертел – тот прошел над самой головой, но медленно, пока еще в раздумьях… Перескочил через очаг, пять шагов – и буду возле Офиотавра…

– К роще, дурак! Развязывай узел! К роще беги!

Только бежать и осталось, пока они не…

Голубоглазый Офиотавр смотрел на меня с тишайшим, ягнячьим интересом: а что это он несется и орет? А кому орет? А какая это такая игра, что я ее еще не видел?

– К ро…

Передо мной тяжко ударила окованная медью палица, не отклонился бы – в землю бы вдавила. Волосы колыхнулись от густого, чесночного рева, засвистел над ухом кулак размером с мою голову.

Все. Теперь уже только драться.