Они могли вести себя на редкость дружелюбно: «Эй, братишка! Садись, выпей с нами! Сразу видно, ты правильный пацан! Не то что всякие пидоры!»

И через пару минут:

«Ты чо лыбишься? Я тебе чо, клоун?»

«Да не, я просто анекдот вспомнил…»

«Анекдот вспомнил, а нам не рассказываешь? Типа мы неврубные? Типа тупые, да?»

Или, если не улыбаться:

«А ты чо хмурый такой, чо бычишь? Тебе наша компания не нравится?»

Они умели возникнуть совсем на пустом месте:

«Ты кого пидором назвал, сука?»

«Ребята, я никого не обзывал! Я вообще молчал всю дорогу!»

«Пидором назвал, а за базар не в ответе? Думаешь, я не слышал, что ты там под нос себе бормочешь? На, получай!»

И кулаком в лицо. А потом ногами по ребрам. Или еще хуже: бутылку о край стола и «розочкой» в горло.

С гопниками страшно. С ними не знаешь как себя вести. С гопниками, как себя ни веди, по-любому запалят. Полюбасу!

Вероятно, вся их агрессия от чувства неполноценности. Может, чувствуют более высокую и тонкую психическую организацию. И потому злятся. Этим неплохо утешиться. Но от этого не легче, и от «розочки» такое умственное построение не спасет.

Поэтому, понял Павка, от гопников лучше держаться подальше, если хочешь жить.

Это как собака. Катаев не заводил себе собаки. Даже самой маленькой он не стал бы заводить. Тем более огромного дога или бультерьера, с давлением в восемь атмосфер между неумолимыми челюстями. Павел Борисович не понимал: как люди могут жить в одной квартире с этими страшными животными?

Как они не боятся, к примеру, спать? Ведь не всегда знаешь, что творится в голове у живущего рядом с тобой человека. Как тогда понять, о чем серьезном задумался, наклонив голову, пес, родственник лесного волка, природный хищник?

Может, у него и есть своя логика. Может, и у гопников есть своя. Но разве мы в силах ее понять? Ведь они, гопники, понимают, о чем это: «Вперед, батарея! Ё!» А мы – нет.

И вероятно, твой пес, склонив набок голову, как раз думает: «Ты кого пидором назвал, сука-хозяин?» И готовится сделать прыжок, перекусить тебе шейную артерию.

Люди верят в дрессировку. Люди верят даже в то, что собаки могут любить.

Но любая дрессировка дает сбои. А любовь… что тут говорить о любви!

Катаев всегда избегал гопников. И собак. И, держась от них на некотором удалении, чувствовал себя в сравнительной безопасности. Но теперь выходило, что от гопников не убежать. Что гопники вверху и внизу, всюду. Они решают все в твоей жизни, например, быть ли рядом с твоим домом детскому саду или казино. Гопники принимают законы, по которым ты должен жить, и гопники же следят за исполнением этих законов и наказывают за их нарушение, но не всегда и не всех, а тогда и тех, как решают они сами, по своей, гопнической логике.

И у самого главного гопника не «розочка» – кнопка атомной бомбы в руках!

И все они, гопники, понимают друг друга. Гопники внизу и гопники сверху. Те, что внизу, завидуют и тоже хотят наверх, но если это удастся, то ничего не изменится. Гопники сверху презирают гопников снизу и дрессируют их, как собак. Одни собаки дрессируют других собак. И гопники внизу иногда любят гопников сверху, как собаки. А иногда нет, но подчиняются силе, глухо рыча. Они единое целое. Быдло внизу, элита сверху. Хотя те, что пока наверху, самые крутые из гопников, из быдла, какая это элита? Быдлита.

Так назвал это Катаев.

Гопники сверху донизу понимают друг друга. А Павел Борисович и некоторые другие, те, которых он считал своей стаей, те, что слушали Бетховена и Сантану, – не могут понять. Получается, что народ достоин своих властителей, и властители достойны своего народа, только стая Катаева не достойна ни своих властителей, ни своего народа, или это они не достойны ее?

Сверху мраки снизу темень. Амеждутьмойитьмой жалкие фосфорецирующие насекомые, хрупкие и крохотные, бессильные и бессмысленные светляки.

Как это называлось в марксистских книгах? Прослойка? Гребаная прослойка между молотом и наковальней.

Весь этот трактат о месте и роли интеллигенции в современном обществе следователь додумывал уже дома, сидя на кухне за столом и питаясь разведенным в полистироловом корытце «дошираком» и скудными колбасными бутербродами. Готовить, даже из заморозки, не было ни настроения, ни силы.

Мысль бурлила в нем, как недоваренный гороховый суп бурлит в желудке, и он не мог удержаться, чтобы не выпустить ее наружу. С кем-нибудь поделиться. Катаев вспомнил о своем давнишнем приятеле, Литвинове. Литвинов учился в одной группе с Катаевым на юридическом факультете ЛГУ имени Жданова, переименованном затем в юридический факультет СПБГУ имени никого. После получения диплома Катаев пошел на государеву службу, а Литвинов – на вольные хлеба. Мыкался то на одной работе, то на другой. В последнее время, кажется, состоял юрисконсультом при табачной компании.

Катаев причислял Литвинова к своей стае. Или себя к стае Литвинова – Катаев был не очень амбициозен. В общем, считал, что у них с Литвиновым одна стая.

Литвинов слушал рок-музыку не ниже Def Leppard, читал даже Фихте (не спрашивайте Катаева, кто это такой, спросите у Литвинова), увлекался суфизмом и водку пил, только разбавляя соком, причем не томатным, а обязательно апельсиновым, в пропорции один к четырем.

В общем, ему можно было довериться.

Павел позвонил однокашнику и после недолгих формальных приветствий и «ну-как-у-тебя-дела-что-нового-видел-наших?» перешел к сути вопроса. Вкратце поведал ему про фанатов «Фуа-Гра» и «Полюбасу!», изложил концепцию трактата и поделился страхами относительно повсеместного засилья малокультурных людей, особенно опасных в высших эшелонах власти.