Шрифт:
— Таким сердцем обладаешь ты,— сказала Ната Тамазу. Он был счастлив.
Ната видела в этих стихах свое отражение, но в то же время та женщина была
для нее далеким и чуждым существом Странно, она ощущала в этих стихах себя самое и вместе с тем видела в них свою сестру. Книга Тамаза создавала тот душевный настрой, который чудесным образом мог повлиять на ее судьбу. Она чувствовала это.
Тамаз ликовал.
— Прочти, пожалуйста, еще раз то место, где говорится о солнце,— попросила она его через некоторое время.
Тамаз начал читать, спокойно, мягко. Когда он закончил, Ната тихо, таинственно произнесла:
— Тот плод, что я родила, было солнце.
— Ты вспомнила слова, сказанные египетской богиней Найт? — удивленно спросил Тамаз.
— Да, они вдруг пришли мне на ум. Так написано на постаменте ее статуи в Саисе?
— «Я есмь сегодня, вчера и завтра. Никто не снял покрова с меня. Плод, рожденный мною, есть солнце».
— Что подразумевается здесь под снятием покрова?
— Познание женшины Адамом. То, что покров еще никем не снят, должно означать, что она никому еше не принадлежала: ни мужчине, ни богу.
— Но ведь, согласно легенде, Найт была похотливой,— заметила озадаченная Ната.
— В этом как раз и кроется вся тайна,— ответил Тамаз.— Отдаваясь, Найт оставалась непорочной.
— Это для меня загадка.
— Мужчина касается лишь поверхности женщины, а значит...
— ...она оставалась нетронутой.
— Совершенно верно.
Тамаз уже не раз говорил с Натой в таком духе, но впервые столь определенно. Она, казалось, не понимала его. Когда снова погрузилась в дебри подсознания, то слепым своим зрением соприкоснулась с чем-то сказочным, осветившим эту таинственность. Где-то в ней продолжало жить какое-то смутное ощущение, как некий чужеродный плод, аромат которого дурманил ее.
— Но что же все-таки означает фраза: «Плод, рожденный мною, есть солнце»?— спросила она шепотом.
— Не могу сказать,— ответил Тамаз еще тише.
Воцарилось молчание. Никто не решался вымолвить слово. Тамаз незаметно отошел от Наты и снова лег на свой коврик
Солнечные лучи отягощали листья деревьев. Покой в кроне стал еще глубже. Вокруг не слышно ни шороха. Ни один листочек не упал на землю. Казалось, будто умолк и ручей. Солнце полыхало, словно желая сжечь свое огненное сердце. Воздух полнился тревожным предчувствием. «Плод, рожденный мною, есть солнце», Было ли это солнце, рожденное Найт? Полыхающий плод? Плод из огня?»— спрашивал себя Тамаз, словно в вопросе этом заключалась вся его судьба. И не находил ответа. Солнце парализовало, изнурило его. И он лежал неподвижно, точно пораженный солнечным ударом.
«Плод, рожденный мною, есть солнце». Эти слова не давали покоя и Нате. Но в отличие от Тамаза она не искала им объяснения — солнце впитало ее в себя, выпило, высосало всю и она с наслаждением отдалась, подставила тело горячим губам.
То, что происходило тысячи лет тому назад, повторялось в эти мгновения. Божественный элемент искал темное лоно, а лоно поджидало огненное семя. Тоскующее семя и податливая зародышевая клетка — вечное мужское естество и вечная женственность. Всюду — в растении, в цветке, в звере. Семя божественно неистово, лоно поземному инертно. Семя исходит из самого себя и устремлено навстречу собственному движению, лоно же пребывает в ожидании, в покое. Оба начала и слепы, и зрячи. Око семени — похоть, око лона — прикосновение. Семя — пламенный порыв, лоно — осязание всеми чувствами. Солнце излучало, бросало семена. Земля обнажалась. Божественное совершалось.
Ната вся погрузилась в пламенное лоно солнца. Она была теперь нежнейшей мембраной, воспринимавшей тончайшие токи, зрившей без глаз, осязавшей без тела. Эта женщина уже не была одной из многих женщин, а была единственной, была олицетворением женского начала. Ее груди ощущали первородность. Все ее тело было влажной плазмой, готовой принять в себя божественный плод. Глаза затуманились, тело — само упоение.
Тамаз лежал, словно пораженный солнечным ударом. Вдруг женщина бросила взгляд на него. Он вздрогнул. Это был миг, подобный тому, когда микеланджеловскийАдам воспылал и когда к нему, изнеможденному, приблизилась рука божия. Тамаз взглянул на Нату и поразился. Он видел не ее глаза — это были чужие глаза, темные, жадные, неумолимые. Его вдруг охватил страх — показалось, что ее подменили. Испуганного, озадаченного, его вдруг осенило: в Нате ожил весь женский пол. Она была частью, осколком космического лона. Она была нечто большее, чем индивидуальное существо, и благодаря этому бессмертнее... Тамаз затрепетал. Только теперь он осознал, почему к его любви всегда была примешана бездонная печаль. Он, мужчина, был лишь семенем, одиноким, как зернышко, как крупинка; всего лишь личностью, и потому обречен. Женщина глубоко коренится в земном, вечном. Ей неведома мужская печаль, существо ее переполнено ожиданием, страстным желанием...
Женщина еще раз взглянула на мужчину. Тамаз зашатался — он вдруг увидел в ней амазонку, готовую с неистовым наслаждением обезглавить своего избранника... Трепет сильнее прежнего охватил мужчину... Он вдохнул последнюю тайну.
Мужчина, не отрываясь, смотрел на женщину. Она поднялась. Ее в дикой страсти раздутые ноздри вдыхали простор. Она была самкой, сжатой силой земли и земного дыхания. Мужчина ждал не шелохнувшись. Слова Найт «Плод, рожденный мною, есть солнце» не давали ему покоя. Как? Божественный луч попал в лоно, в женщину. Так начиналась божественная жуть, но Божественному пришлось жертвовать своей силой. Из тьмы зародился свет, лоно родило солнце. Змея не обольстила первых людей: «...в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло». Ева вкусила, Адам вкусил запретных плодов — и стало рождение и свершился божий промысел. Тайна творения озарила око. Не есть ли солнце это око? Тамаз вдруг впервые по-настоящему осознал, что грузинское слово, обозначающее «солнце», является производным от глагола «видеть». От этой мысли у него стало светло на душе: солнце теперь представлялось ему видением, видением вселенной — огненным плодом тайны творения. Да, женщина, первая женщина родила сей плод, это наполненное кровью сердце, это неповторимое солнце. Вот что означало откровение египетской богини. И Ната была теперь посвящена в эту тайну — в ее существе, словно огненный плод, пылало солнце.
Тамаз глядел из тени на солнечные просторы. Лучи солнца сверкали, как зерна, как семена. С дерева упал на землю широкий желтый лист с яркими прожилками. И лист этот тоже нес в себе лучи-зерна солнца.
В молчании рождалось предчувствие. Неподалеку вновь послышался плеск ручья. В его журчании проносились бесчисленные мгновения, в которые совершалось оплодотворение земли.
Тамаз стряхнул с себя оцепенение. Теперь он был лишь мужчиной — в микеланджеловском Адаме пробудилась неведомая сила. Смотрел на солнце и чувствовал себя его частицей. Растворился в нем. Вдруг его осенило: ведь плод этот божественного происхождения.