— Да ладно, ладно, — примирительно, но раздраженно кидает Грейнджер, — только не дыши мне в ухо. И она вновь чуть отодвигается от меня.

Дальше, мы пишем. Больше часа перья скрипят по пергаменту, и это единственный звук, который нарушает тишину библиотеки. Мы одни, даже Пинс куда-то исчезла. Еще один час терзает меня обществом Грейнджер. Наконец, по коридорам стали разноситься шаги. Студенты вернулись из Хогсмида, а значит, скоро подадут ужин.

И вдруг я заметил совершенно удивительную вещь. Кольцо на моем пальце. Сегодня. Нет, мне, наверное, кажется!!! Не веря своим ощущениям, я прикоснулся к перстню свободной рукой. Оно было холодным и не вибрировало. Кольцо сегодня весь вечер молчало. Значит… В моей голове лихорадочно проносились обрывки мыслей: «Значит это не Грейнджер! Но тогда кто? Кто оказывается рядом с нами? Когда и от кого кольцо горит? И что за? Но ведь это же просто невероятно»…

Ответ приходит от Гермионы, которой пришлось тронуть меня за плечо, чтобы попросить перевернуть страницу. Я вскрикиваю. Безнадежная, привычная, острая боль от раскаленного железа пронзает тело.

Я научился терпеть, но тут не ожидал и вскрикнул. Грейнджер испуганно таращится на меня:

— Да что с тобой такое творится, Малфой? Почему ты визжишь, как банши, стоит мне к тебе прикоснуться?!

Но мне было не до объяснений. Кольцо, словно поругивая мои сегодняшние мысли, решило отыграться сполна все усиливая пытку температурой. Казалось, что оно прожгло кожу насквозь и теперь поджаривало мясо. Я едва не терял сознание, заведя руку за спину. Вторая рука рефлекторно пыталась стащить перстень с пальца.

Гермиона начинала терять терпение:

— Драко Люциус Малфой, если ты немедленно не объяснишь, что происходит, я…

Договорить я ей не дал. Вдруг стало все равно, что она там грозилась сделать в случае моего молчания. Она была слишком близка и хороша, а кольцо: жгущее, причиняющее нечеловеческую боль, отключило на миг мой мозг. Я рывком и не нежно притянул ее к себе за… волосы и впился губами в искривившийся от неожиданности рот.

Я не помню первых мгновений, и так ли уж значительна была ее реакция, ибо в тот поцелуй я вложил всю свою любовь, ненависть, усталость, жажду и боль одновременно. До моего осязания донесся лишь сдавленный вскрик, растворенный в касании губ.

Моя рука с горящим кольцом впивалась в ее подбородок, насильно притягивая лицо девушки к моему. А она, изловчившись, вцепилась в нее до крови, пронзив ногтями. Вся обоюдная ярость в одном моменте, и ей удается оттолкнуть меня на секунду, и даже искра взгляда успела достать мой смятенный взор. И между нами всего дюйм, и она, кончено, оттолкнет меня, но кричу я куда-то в отчаянье, в пропасть:

— Люблю тебя.

Тишина. Обезоруженная девушка, отпускает меня, а я вновь тянусь к ней. Зарываясь ладонями в волосы шепчу что-то. Она выглядит оглушенной, пустота во взгляде. И я снова касаюсь ее губ. Прикрывая глаза, она впускает мой язык неловко, неумело приоткрывая губы. Она не отвечает, но и не отталкивает меня, словно стараясь понять, что теперь происходит. А я исследую этот желанный рот понимая, что если она не остановит меня теперь — это безо всяких сомнений зайдет гораздо дальше.

— Я люблю тебя, Гермиона, — решает признаться мой голос за меня, когда я делаю передышку. Он звучит тяжелым и глухим, будто из-за толстой каменной стены. А на ее лице целый миллион облаков, застеливших истинные ее чувства, и сверкают равнодушные звезды глаз.

Без истерики, но твердо, собравшись, наконец, она ловит мои плечи и с силой отстраняется, разрывая новый поцелуй. Долго смотрит в глаза и безмолвствует. Я тоже держу ее предплечья, боясь, что если отпустить, она исчезнет, растает, как струйка дыма в воздухе. И эта сцена трагична и смешна, мы похожи на взявших тайм-аут борцов, не доверяющих друг другу настолько, чтобы отпустить.

Вдруг ее взгляд падает на рукав собственной блузки. В ужасе распахиваются глаза. По белоснежью ткани ярким пятном растекается кровь, сочащаяся из моего обожженного пальца. Разбушевавшееся сердце выталкивает ее наружу тонкой красной нитью, которой, однако, хватает, чтобы рукав уже насквозь пропитался ей.

— Мерлин, Драко, что это? Это я сделала? — испуганно вскрикивает она.

— Ты… Гермиона… — стараюсь унять дрожь в голосе, — и да, и нет.

Этот ответ, наверное, порождает тысячу новых вопросов, ибо ее рот непроизвольно открывается, но совладав с собой, она убирает мою уже не сопротивляющуюся руку с плеча и судорожно нащупывает палочку в кармане мантии. Прошептав заклятие, она останавливает кровотечение. Убирает ожог, потом кровь со своей одежды.

Когда она заканчивает колдовать, взгляд нетерпеливо впивается в меня — Грейнджер ждет объяснений всем своим видом показывая, что не уйдет без них. А что Малфой? Я все уже сказал, несколько мгновений раньше. И, пожалуй, следует выпутываться из скверной ситуации, выпутывать ее, делая кристально честной, не имеющей отношения к происшедшему. Так лучше для обоих. Это дело чести аристократа Драко. Грейнджер и Малфой — лучшие враги, и теперь уже поздно, глупо что-то менять.

— Не имеет значения, — говорю я, — все случилось не сегодня. Давняя история.

— Очень даже имеет, — твердо говорит она, — ты только что поцеловал меня. И наговорил кучу глупостей.

— Только для тебя это так, — со злостью возражаю я, — измучила ты меня, сил нет больше терпеть.

С этими словами я в отчаянии пытаюсь сорвать кольцо с пальца. И оно… на миг блеснув, вдруг показывает свою надпись, выгравированную изнутри. Гермиона, наблюдающая эту сцену, читает, а потом, прикрыв рот рукой, вновь смотрит на меня выказывая крайнюю стадию изумления.

— Господи, Драко, этого просто не может быть!