– Она рассказала тебе прогнозы врачей? – Он произносит это очень осторожно, словно боясь напугать дикого зверька.

Я мотаю головой.

Отец тяжело вздыхает, засовывая руки в карманы. На лице его отражается боль и отчаяние, и я снова ощущаю, как напрягается каждая моя нервная клеточка.

– Да что с вами? – Не выдерживаю я. Сейчас мой голос звучит даже громче и волнительнее, чем до этого. Дыхание учащается, но от этого лишь больнее грудной клетке.

Тедд бросает измученный взгляд на отца, тот отвечает ему тем же. Они явно знают что-то ужасное, как и Бри, но не хотят расстраивать меня. Это начинает нервировать.

– Отец! – Почти рычу я, чувствуя, как к глазам начинают подступать слезы. Нет! Я не должна плакать!

Обстановка накаляется до такого предела, что вот-вот начнет искриться воздух. Кажется, мои глаза сейчас начнут метать молнии, проживая всех окружающих насквозь. Я должна услышать все, каким бы ужасным это не было!

– Я жду! – Мой голос звучит грозно, хоть и дается это мне с трудом.

Я поочередно перевожу убийственный взгляд с папы на брата и обратно, нервно поджав губы. Все это начинает бесить меня, но отец, наконец, подает голос.

– В общем-то, твое тело восстановится, – говорит папа с такой интонацией, словно здесь вот-вот вскроется подвох. – Мозговая деятельность полностью придет в норму, организм будет функционировать в обычном режиме, как и прежде…

Его паузы нервируют меня.

– Но? – Нетерпеливо подгоняю я отца, надеясь поскорее услышать самое страшное.

Он запинается, смещенный моей агрессией, хотя наверняка все понимает.

– Твои ноги, – выдыхает он. – Они восстановятся не полностью.

Я непонимающе хмурюсь, обмозговывая слова отца.

– Ты не сможешь ходить, – заканчивает за него Тедди.

Внутри все обрывается, а к глазам подступает соленый поток слез. Мне хочется орать, выть, разнести ко всем чертям всю больницу! Но я лишь неподвижно лежу на кровати, глотая горькие слезы обиды и разочарования. Этого не может быть!

– Я позаботился о коляске для тебя, ее доставят со дня на день, – тихим голосом, словно боясь напугать меня, произносит отец. – И еще, я решил, что теперь буду жить в Мичигане, рядом с тобой. Тебе теперь требуется помощь и поддержка.

Но слова папы доносились до меня словно сквозь пелену. Соленые ручейки стекали по щекам, капая на подушки, от чего становилось мокро и противно. Хотя сейчас мне было противно даже от самой себя.

Я больше не смогу существовать на этой Земле, как раньше. Мне теперь всегда потребуется помощь кого-либо, пусть даже самая незначительная. Я больше не смогу убегать от Бриджит по коридорам общежития, танцевать на вечеринках и прочие вещи, которые невозможно воплотить, не имея твердой устойчивости на ногах. Для меня жизнь разделилась на «до» и «после».

– Мне ничего не нужно! – Начала протестовать я, хотя прекрасно понимала: без коляски я теперь вообще не смогу передвигаться.

Я захлебывалась слезами, стараясь проявить полную самостоятельность, словно ничего не произошло, но абсолютно все в палате понимали: это совершенно ни к чему.

– Фиби, успокойся, – попытался влезть Теодор, но я тут же осадила его:

– Я не хочу никого видеть!

Они прекрасно понимали мое состояние, поэтому, попрощавшись со мной, ушли.

Я осталась одна. Один на один со своей ужасной проблемой, которая теперь останется со мной до конца моих дней.

Я смутно глядела поверх одеяла на ту часть, где располагались ноги, и пыталась осознать то, что ниже пояса я больше не существую. Жалкая попытка пошевелить хотя бы пальцем (единственная часть, которая не была скрыта гипсом) потерпел крах, и я заревела еще сильнее. Порывы рыданий сотрясали мою грудную клетку. Казалось, что она сейчас просто треснет пополам, такую сильную боль я испытывала! Я вырвала из руки капельницу, которая так сильно впивалась в вены, оторвала от груди присоски, тоже мешающие мне двигаться нормально. Но каждое движение отзывалось невыносимой болью, от которой я кричала еще сильнее.

В палату в момент влетели медсестры. Они пытались успокоить меня, уговаривали вернуться к разуму, ведь от моих слез мне становиться лишь хуже. Пока одна занималась нравоучениями, вторая проверяла аппараты, которые грозили вот-вот дать сбой в моей положительной динамике.

Через несколько минут в палату забегает доктор Олсен. Она отослала суетящихся медсестер, и сама принялась приводить все в норму, первым делом вколов мне успокоительное.

Последнее, что я помню перед тем, как заснула, это искаженное ужасом лицо доктора Олсен.