Она оказалась в ловушке собственного разума. И тут до неё дошло, что же ей вколола Коллендж. Существовала сыворотка стирания памяти. Ей же досталась сыворотка, обличающая её подсознание. Других идей у неё сейчас не было.

Миранда зажмурилась. А когда открыла глаза, то перед ними замелькали разнообразные картинки.

Вот она и Энсел. Вместе. Целуются, просыпаются ранним утром, изучают новые находки по поводу Хранителей. Отправляются на работу. Смеются, злятся, переживают. Ужинают с родителями Энсела. Живут. Просто живут, наслаждаясь каждым моментом, каким бы жестоким и удручающим он не был.

А вот она только на Прибытии. Со стороны она всё же выглядела испуганной, но не слишком сильно, потому что была уверена в себе, и концентрация этой уверенности концентрацию страха превышала. Какой-то Сотрудник, встречающий её, которого она никогда больше не видела. Коллендж, выглядящая даже хуже, чем выглядела теперь. Но одного у неё было не отнять – властности. Это в ней оставалось неизменным.

А вот…

Вот она и Уилл Хейл.

Сначала в кафе. Дерутся. Мира как сейчас помнила, с какой силой в ней бушевал гнев, с какой силой она хотела его уничтожить. Она заставляла его забыть о правиле “женщин – не бить”, потому как не хотела выигрывать просто так, ей не нужно было, чтобы он сдавался. Хотя он быстро сдался, поддался ей. И ей не было больно.

Её это распаляло.

Потом сцена в поезде. Его слова, забирающиеся под кожу и укалывающие прямо в мозг и прямо в душу: “Я знаю твой секрет”. Ничего неожиданного, на самом деле, в этом не было. Хотя разряд по телу в тот миг пробежался. Рано или поздно об этом стало бы известно, это был лишь вопрос времени и человека, который бы до этого дорылся. А Уиллу и рыться, судя по всему, не пришлось.

И Мира накинулась на него. Хорошенько приложила его головой об стенку. А тот и повалился, теряя сознание. Вернее, изображаясь, что теряет сознание.

Потому что никакого сознания он после столь лёгкого удара не потерял.

Миранда обомлела. Она увидела, как они с Энселом покинули вагон, а в это время Уилл уселся на скамью, потирая затылок. Он не помчался за ними. И не помчался к Аманде.

Он просто сел на скамью. И смотрел им вслед.

Значило ли это, что сыворотка в кафе на него не подействовала? Что он прекрасно помнил, кто именно одарил его фингалом под глазом?

А череда воспоминаний не прекращалась. Вот они в комнате Питера. Он на пороге стоит и следит за нею, пока та ещё возится с бумагами. Она не сразу его увидела, как оказалось. Он ещё какое-то время подождал её внимания.

И Мира словно вновь оказалась в той комнате. В те минуты. Она почувствовала, как колотится её сердце от приближениях хищника. Но, чёрт, она не боялась его. Она поняла теперь, что ей это нравилось. До одури и истерики. До распития спиртного и разбивания собственной души.

Уилл Хейл перестал быть объектом ненависти. Он стал деревяшкой в её костре.

Но последней каплей стали кадры с Питером.

Сначала – детство. Как назло, воспоминания проснулись лишь самые хорошие. Добрые, лучезарные, полные взаимопомощи, веселья. Брат и сестра были счастливы находиться вместе. Не всегда, но в эти минуты – точно были. Брат чинил сестре игрушки, сестра делала брату бутерброды. Они ссорились, и ссоры эти оставили яркий отпечаток в душе Миры. Но не лишь из ссор состояли их отношения.

Они умели быть семьёй.

А потом резко появилась их последняя встреча. Их крепкие объятия. Они словно вернулись в это детство, наполненное братской и сестринской любовью. А потом зазвенела его фраза:

– Умру, Мира. Все умирают.

Все умирают. Все. Умирают.

Ещё никогда Миранда не чувствовала так отчётливо, что смерть буквально наступает ей на пятки. Но теперь она будто даже слышала её шаги. И играла в её игры.

Она закрыла лицо ладонями, еле сдерживаясь от желания громко закричать. А потом не стала себя сдерживать. Она завопила, словно это могло помочь ей выпустить пар, прийти в себя, успокоиться. Нет, конечно, крик не мог помочь ей в этих аспектах. Разве что выпустить пар он мог. Но Миранда не могла успокоиться. Не было поводов для успокоения. И не до спокойствия ей было.

– Ты не можешь разобраться в себе, Блум, – заявил ледяной голос.

Она сползла по стенке, начав тереть себе виски пальцами и смотря на пол. Потом вцепилась пальцами в волосы, будто бы собираясь их выдернуть. Потом чуть отклонила голову назад, захлёбываясь рыданиями.

Мира страдала. Мира страдала, и никому не было до этого никакого дела.

Но она страдала не из-за того, что оказалась на Золотой галлюцинации. Напротив, повторное прохождение просто открыло ей саму себя. И теперь она должна была разобраться в себе. Потому она и сотрясалась рыданиями: она просто понимала, что это практически невозможно, а если и возможно, то лишь с великими усилиями. Нет, ей ничего не стоило их приложить. Но что-то подсказывало ей: уже было поздно. Поздно было что-либо менять, как бы ей того ни хотелось. А ей хотелось. Очень.

Начать жизнь заново нельзя. Можно попробовать переродиться, но точкой отсчёта всё равно уже будет не младенческий возраст, а то состояние, до которого ты дорос в своей “прошлой” жизни. Нельзя начать заново, можно продолжить по другому пути.

И казалось, Мире этот другой путь был известен. Этот другой путь являл собой её настоящую сущность. Ту, которую она всякий раз пыталась от себя скрыть, хотя делать это – преступление. Она закрывалась от самой себя, заверяя, что тех она любит, а тех ненавидит.