– Вот сволочь!
– всхлипнула Вероника, одной рукой вытирая слезы, а другой выдергивая кнопки из.. из...

– Могу, если хочешь, смазать ранки йодом, - предложил я, внимательно следя за ее манипуляциями.

В ответ Вероника бросила в меня пригоршню кнопок. Пришлось зажмуриться и отвернуться, а когда я вновь посмотрел на второе сиденье, Вероника уже развалилась в нем, положив ноги на приборную панель, и открывала вторую банку.

– Так ты что, не будешь меня бить?
– поинтересовался я.

Вероника, наклонившись, пошарила по полу и подняла автомат. С оружием в руках она явно чувствовала себя раскованней.

– Заткнись и пей пиво. Заслужил.

Заслужил? Я содрогнулся. Можно подумать, это она сюда упаковку притащила! Но, оставив обидки, я задал такой вопрос:

– Чем же? Что растопило твое сердце - острая боль в заднице, мокрая майка или лопнувший презерватив?

Вероника молча передернула затвор. Я посмотрел на оружие.

– Это - автомат Калашникова?

Таким презрением меня еще никогда не обдавали.

– А это от тебя "Шанелью номер пять" несет, или ты просто обделался?

Я подумал, отпив еще немного несравненного "***".

– А что менее позорно?

Почему-то Вероника смутилась, отвела взгляд.

– Ну... Обделаться, конечно, каждый может. Но я ведь просто...

– Ты забыла, - решил я ее выручить.
– Я - куча дерьма, вот и воняю.

Теперь она придумала разозлиться, что, вкупе с румянцем, выглядело до странности забавно.

– Черт тебя побери, Ник, ты что, понравиться мне пытаешься?

– Нет, просто интересуюсь, что за автомат.

– АКМ 6П1, - снизошла до объяснения Вероника.
– Модель тысяча девятьсот пятьдесят девятого. После того как солнца не стало, говорят, пробовали разное, но в итоге побеждали те, у кого были вот такие игрушки. Им никакой мороз не страшен, если со смазкой не переусердствовать. Безотказная вещь.

– Шесть, - сказал я.

– Чего - шесть?

– "Шанель номер шесть". Любимые духи мамы. Она до последнего сидела в комнате отца, как и я. Видимо, запах остался...

Вероника молчала долго, глядя куда-то на колени.

– Извини, - сказала она.
– Я думала, что шучу.

– Все в прошлом, - махнул я банкой.
– И уж тебе-то здесь вообще извиняться не за что.

Вероника глотнула пива, взяла пригоршню чипсов и, похрустев ими, задумчиво сказала:

– "Все в прошлом"... Двое суток прошло.

– Это были очень насыщенные двое суток, - возразил я.

– И тем не менее. Твою семью убили у тебя на глазах...

– Так доложили ваши солдаты?
– перебил я.
– Нет, они, конечно, герои и все такое, но ничего подобного они не сделали. Отец давно болел, и к тому моменту как дверь вышибли, он уже умер сам. Хотя потом его, конечно, пристрелили, тут не поспоришь. А мать... Матери там и близко не было. Она - одна из любовниц отца, и я даже не знал толком, где она живет. С тех пор как я научился читать самостоятельно, она потеряла ко мне интерес.

Покосившись на Веронику, я вздохнул и добавил:

– Да, про "Шанель" - это я наврал. У тебя, видимо, обонятельные галлюцинации на почве стресса.

Но, несмотря на последний выпад, я что-то в ней задел. Взгляд Вероники изменился. Она потянулась вперед и нажала кнопочку. Я не усел проследить, какую, но догадался, когда двери сзади с тихим шипением закрылись. В кабине повеяло ветром интима.

Я с опаской посмотрел на Веронику.

– Слушай, ты, конечно, очень симпатичная, но в моем теперешнем состоянии мне вряд ли удастся почувствовать разницу между тем, что ты со мной уже делала, и тем, что...

Она меня будто не слушала. Сунула руку в карман штанов и достала чуть сырую открытую пачку "Беломора". Протянула мне. Я пожал плечами: почему бы и нет?
– и взял папиросу. Включил вытяжку.

Прикуривая от золотистой зажигалки, я понял, что за снаряд пробил броню и добрался до сердца Вероники. Вспомнил, что говорил Джеронимо о женщинах, которых пытался оплодотворить дон Альтомирано. "Нет, все не так, мой отец - другой!" - хотел я сказать. И не сказал.

– Солдат учат азам боевой психологии, - задумчиво произнесла Вероника, выпуская сизые клубы дыма.
– Я знаю, как работают компенсаторные механизмы. Даже если все так, как говоришь ты, тебе сейчас полагается либо рыдать, либо злиться, либо замкнуться в себе, но в любом случае - обвинять во всем дона Альтомирано и каждого его человека. А не говорить "все в прошлом", распивая пиво в компании его дочери.

– Сука, - с готовностью отозвался я.
– Всю жизнь мне обгадила.

Она усмехнулась, оценив шутку, а я затянулся. Густой горячий дым до странного приятно драл горло и добавлял в голову тумана.

– Действительно, никаких чувств. Как ты так живешь? И зачем?

Я допил пиво, бросил окурок в банку и открыл новую.

– В основном изучаю эмоции других людей. Это интересно. Книги, фильмы, да и живые люди. Каждый - будто трехмерная картинка из тысяч фрагментов. Я их собираю, кусочек за кусочком, у себя в голове, и, рано или поздно, люди перестают меня удивлять. Я теряю к ним интерес и переключаюсь на других.