— Наломали дров, накуролесили, а теперь хватились... Дуралеи... Вот когда кощунство-то началось.

— Вскрывали могилы Гоголя, Языкова, Веневитинова...

— Извини! Веневитинов Дмитрий Владимирович покоился в Симоновском монастыре,— снова уточнил Мокей Авдеевич.

— Да, но перстень на его руке был из раскопок Геркуланума! — взорвался Маэстро, не выдержав очередной придирки, и, раздраженный, продолжал настаивать: — И подарен был Зинаидой Волконской!

П. Д. Барановский, Г, О. Чириков, Северная экспедиция, двадцатые годы

Дом в Новодевичьем монастыре, где жили Барановские

В коллаже А. Добрицына использована работа Н. Нестеровой «Маски».

Это Марья Юрьевна позже передала его в Литературный музей. И она записала, что корни березы обвили сердце поэта. И она сказала, что зубы у него были нетронуты и белы как снег. Я тебе больше скажу — и знай, что об этом ты ни от кого не услышишь,— Марья Юрьевна поцеловала прах Веневитинова в лоб и мысленно прочитала его стихи.

На сей раз Мокей Авдеевич промолчал, и Маэстро, остывая, продолжал убеждать:

— Да-а! Она доверила мне с глазу на глаз. Поразительно! Откуда у двадцатилетнего юноши такой дар предвидения? Он как будто чувствовал, что произойдет через сто лет.

— Не напомнишь, а? — смиренно попросил Мокей Авдеевич.— Проку-то гневаться.

— Не надо бы тебя баловать... Ну, ладно... Я незлопамятен.— И Маэстро остановился под деревом, тень от которого сетью лежала на снегу:

О, если встретишь ты его

С раздумьем на челе суровом...

В это время ветер рванул крону, тень ее закачалась под ногами, придавая нашей неподвижности иллюзию движения. Мы как бы зашатались, теряя опору, подвластные заклинанию:

Пройди без шума близ него,

Не нарушай холодным словом

Его священных тихих снов

И молви: это сын богов,

Любимец муз и вдохновенья.

Он замолчал и первый вышел из колдовского переплетенья теней. Вслед за ним шагнули и мы, с облегчением ощутив твердую почву.

— Но вот дошла очередь до Хомякова,— продолжил Маэстро.— Идеолог славянофильства, интереснейшая личность... Подняли гроб, открыли, а на усопшем целехонькие сапоги... В тридцатые-то годы! А вокруг беспризорники-колонисты, они жили в монастыре. Как они накинутся на эти сапоги! Если бы не Марья Юрьевна, разули бы. А пока она отбивала Хомякова, кто-то отрезал от Гоголя кусок сюртука.

— Вроде даже и берцовую кость прихватил,— добавил Мокей Авдеевич, мертвея от собственных слов.— Вроде Гоголь потом стал являться мерзавцу во сне и требовать кость. И за две недели извел. Безо времени. Покарал похитителя.

Мы шли длинной малолюдной улицей, выходящей на суматошную вокзальную площадь,— там, в сиянье огней, клубился холодный неоновый дым.

Перед нами скелетными рывками мотало на деревьях перебитые ветви. Повисшие, они напоминали рукокрылые существа — каких-нибудь летучих мышей или вампиров.

Огороженная заборами, кирпично-каменно-цементно-бетонная улица казалась бесконечной. И было удивительно, что мы достигли ее конца.

Над последней глухой стеной трещали и хлопали от ветра разноцветные флаги. Флагштоки, раскачиваясь в железных опорах, душераздирающе скрежетали. От этих звуков пробегал мороз по коже, так что не радовали и веселые цвета флагов. Призраки потревоженных писателей подавали голоса, слетаясь на зов Маэстро. Жу-у-утко! Холодно-о-о! Тя-а-ажко! Им вторило оцинкованное дребезжание водосточной трубы, оборванной у тротуара и Держащей на волоске свой болтающийся позвонок. На нем трепетала самодельная бахрома объявлений: «Куплю!», «Продам!», «Сдаю!».

Сквозь это шумовое светопредставление и свист ветра Мокей Авдеевич предрекал:

— Бесовское наваждение! И нигде не спасешься! Помяните мое слово, еще и не то будет.

Однако «не то будет» случилось много позднее, и сразу на все государство, да что там, на целый мир-, а тогда...

Многие страсти

Как приятно из одного прекрасного настоящего попасть в другое и снова увидеть своих на Новом Ар-- бате, у церкви Симеона Столпника.