Шрифт:
— Только тебя, — сонно пролепетала она и обвила руками его шею; Ауримас прямо-таки посадил ее на пол. — Ауримас, только тебя одного… Ты учти: госпожа Мета не единственная дама в нашем городе… и не одна она может и умеет любить… и не только она имеет право… не только Мета и Соната… эта расфуфыренная красотка с танцплощадки… Хотя знай, Даубарас…
— Ах, да подите вы все к черту! — воскликнул он. — Все до одного и все до одной! — повернулся и, кое-как миновав забитый книгами коридор, закрылся у себя в комнате.
Ветер утихал. Светало. Ауримас поймал себя на том, что стоит посреди комнаты в рубахе и трусах — такой, каким его вышибло из сновидения… Он взял полотенце, смочил его водой из графина, несколько минут постоял, прижимая его к левому глазу, потом оделся и неторопливо начал собирать вещи.
XXXIX
Пригородный на Крантялис отправлялся через полчаса, но у платформы уже попыхивал вильнюсский. Я поставил чемодан и присел на скамью. Я был пуст, как опорожненное ведро. Сух, как старая бочка. И торопиться вроде было некуда, а свежий воздух для моей разгоряченной и многострадальной головы…
— Стало быть, в Вильнюс?
— В Вильнюс, — ответил я с опаской; передо мной стояла Соната. — В Вильнюс, да-да.
— Вот как, — ответила она и поставила на скамью небольшой спортивный чемоданчик; лицо у нее было бледное и тревожное. — Вот как, значит… Я тебя искала…
«Опять?» — хотелось спросить, но я воздержался: меня насторожила ее бледность.
Сейчас начнет лезть в душу, подумал я, стараясь прикинуть, сколько же времени я не видел ее; к своему удивлению, я был вынужден признаться, что около двух недель… Две недели! А мне-то казалось, что никак не меньше полугода.
— А что случилось? — спросил я, не ожидая ее расспросов; как никогда не хотелось пускаться в объяснения.
— Да ничего особенного, — сказала она и грустновато улыбнулась. — Вчера арестовали моих.
— Твоих? Обоих?
— Да. Вчера вечером. Говорят, повезут в Вильнюс.
«А за что?» — чуть не выкрикнул я, но тут вспомнил прокурора Раудиса и закусил губу; об этом говорить не хотелось. «Поменьше наведывайтесь к Лейшисам, ясно?.. Было бы обидно, если бы это дело…» — «Дело? Вы говорите…» — «И еще: всегда надо знать, откуда что берешь. Что и откуда. Что и откуда…»
Та-ак. Платья, вина, бифштексы… Откуда? Ужины с крахмальными салфетками на коленях… Откуда все это? Зарплата? Но работала одна Лейшене, а остальные… «Плеврит… какая уж тут работа при такой болезни…» Посмотрим, Валерий Лейшис, посмотрим, не такой уж ты тяжкий больной… а то и вовсе… Да и пива, думаю… теперь…
Почему-то было не жаль Лейшисов, нисколько, хотя это было с моей стороны неблагородно; черная неблагодарность; я и сам удивлялся тому, что мне их не жаль; я даже не знал, за что они арестованы и будут ли их судить; но Соната вызывала жалость — особенно это ее внезапно побледневшее лицо, и какая же она все-таки красивая, красивая даже сейчас (несколько парней, точно по команде, пожирали ее глазами на расстоянии); а ведь она меня искала; что я могу для нее сделать?
— Я хотела, чтобы ты проводил меня, — она глядела в упор, ее глаза вопрошали. — Пойми сам, теперь, когда нет мамы с папой… всюду одна… Из-за них я и еду… может, там мне скажут, за что их…
— А может, ты и сама знаешь, а, Соната?
— Знаю? Откуда мне знать? Не за политику, это мне сказали. И что повезут в Вильнюс. Что они там. А о деньгах они мне никогда… никогда и ничего…
Заверещал свисток дежурного; ему ответил кондуктор из последнего вагона.
— Бегом! — я схватил оба чемодана; мой был тяжелее. — Быстрее! Вот в этот, средний. Бегом!
— Погоди. Можно и в хвостовой. Меньше народу.
— Не-а. Там этот… видишь? Кондуктор… Я не рассчитал, Соната, и билет взял только до Крантялиса. Но если судьба будет к нам благосклонна…
Она ничего не ответила, покорно засеменила следом. Мы ехали молча, разглядывая попутчиков, посматривая в окно; говорить было вроде бы не о чем. Под глазом у меня красовался фонарь, виски ломило, чувствовал я себя преотвратительно и уже почти сожалел, что так бездумно пустился в путь; что меня ждет там? И что скажет мне Грикштас? Как раз сегодня моя очередь делать месячный обзор печати, введенный Грикштасом, «чтобы мозги не протухли»; моим оппонентом должен был выступить Гарункштис. Вот вам и обзор!.. Ну ладно… Я стиснул зубы и довольно злобно, будто во всем виновата она, глянул на Сонату, но та даже не почувствовала; я отвернулся к окну, надвинул на глаза кепку и попытался задремать…
Проснулся я уже близ Вильнюса, за окном было мглисто, как и в Каунасе, — только здесь в этой палевой дымке тумана то и дело слышалось монотонное цоканье копыт о булыжную мостовую, раздавались ленивые окрики извозчиков; синий ветхий автобус поволок нас в центр.
— Куда же ты теперь? — спросил я, вручая ей чемоданчик; мы стояли на тротуаре возле дощатого ресторана «Мечта», в котором мне довелось побывать сразу по возвращении из России, — подавали цепеллины[27]; сейчас на двери висел внушительных размеров ржавый замок; пешеходы обходили нас.