— Неправда, но верно. Если есть деньги, зачем мучить саму себя?

— Не скажи. Вон, брат мой, Феофан, тоже имеет от наследства половину, но продолжает работать. Профессия его ему нравится, пропадает в своем бюро дни и ночи напролет. И ничего — не жалуется.

— А где работает брат?

— Я же говорила тебе еще в театре. Он следователь по особо важным делам при Дворе Его величества императора. Далеко не последний человек, между прочим.

— Охотно верю, — засмеялся Николай.

— А ты где работаешь?

— Я, в некотором роде, тоже бездельничаю. Средств к существованию у меня хватает. Вдобавок, выпускаю в Берлине газету, от которой получаю немало прибыли.

— Так ты журналист? — изумилась Елизавета, — всегда хотела познакомиться с журналистом! У них так хорошо получается разговаривать! Знаете, с иного кавалера и слова не вытянешь, а они-то уж точно всегда найдут тему для разговора.

Николай улыбнулся и взмахнул рукой:

— Нет, что ты, Елизавета, я совсем не журналист. И даже не редактор. Я просто финансирую газету. Спонсор, как модно говорить нынче.

— Спонсор, — повторила Елизавета, — тоже интересно.

Подошедший официант поставил на стол две вазочки с мороженым и бокалы, предварительно наполнив их шипучим и холодным лимонадом. Открытую бутылку поставил тут же и осведомился, будут ли еще заказы.

— Мне достаточно, — сказала Елизавета, — если ты еще чего-нибудь хочешь…

— Пожалуй, все, — кивнул Николай, — спасибо.

Официант удалился, и они сидели несколько минут, разглядывая друг друга. Потом взгляд Елизаветы вновь устремился на гирлянды, ставшие еще более красивыми в темноте.

— Посмотри, посмотри! — воскликнула она, — я раньше не бывала здесь после заката и не видела, что зажигают огни!

— А я был, — сказал Николай, поворачиваясь, — захватывающее зрелище. Скоро по озеру должны пустить лодочки для влюбленных. Ты поплывешь со мной?

Елизавета смутилась.

— Но мы же не влюбленные, — почти шепотом сказала она, — вот еще…

— Мы влюбленные, — сказал Николай, — я в тебя, Елизавета, а ты, как мне хочется надеяться, в меня.

— Вы мне нравитесь, и только, — едва слышно сказала Елизавета, — с чего вы взяли, что я должна в вас влюбиться?

— Я смею только робко надеяться на это… — сказал Николай, вновь поворачиваясь к Елизавете лицом.

Несколько невыносимо долгих для Елизаветы секунд, они смотрели друг другу в глаза, и она чувствовала, как в ее груди разливается что-то… что-то похожее на тепло, наверное… Никогда ранее она не испытывала такого удивительного чувства.

Николай вдруг смутился, промямлил:

— Я тут…знаете…одну вещь соизволил написать, когда о тебе думал…я не хотел вам показывать, честное слово…но…знаете…наверное покажу…да, покажу и будь, что будет…

Он долго рылся в многочисленных карманах камзола, пока не извлек сложенный лист бумаги.

— Ой, как интересно! — воскликнула Елизавета, — ты опять написал, что я красива и стройна, как роза? — и посмотрела на букет, лежавший тут же, на краешке стола.

— Вовсе нет, — казалось, Николай смутился еще больше, — это стихотворение. Я никогда не писал стихотворений, но вдохновение было столь сильно, что я не в силах был сдерживаться…

— Читай же.

— Право слово, я боюсь, — хихикнул Николай.

— Чего же боятся? Разве не вы только что заверяли, что любите меня без памяти? Читайте, ну?!

Николай сдался, развернул лист и, склонившись к свету, запинаясь, торопливо прочел:

Когда зажигается свет,

Когда проходит гроза,

Когда уходит рассвет,

Я вижу твои глаза.

Глаза, где любовь и свет

Бушуют, как океан.

Других таких больше нет.

В других не любовь — обман.

Глаза, что, как "чертов круг",

Тревожат все мысли во мне.

Глаза, что приходят вдруг

Ко мне наяву и во сне.

Он поднял глаза на Елизавету. Она сидела, не шелохнувшись, и ошарашено смотрела на Николая.

— Это точно вы написали? — уточнила она вдруг сорвавшимся голосом, — обо мне?

— Только о тебе, — улыбнулся Николай, — я люблю тебя, Елизавета Бочарина. И хочу, чтобы ты вышла за меня замуж!

Акакий Трестович Трупной стоял около входа в библиотеку, пыхтел трубкой и, судя по виду, был чрезвычайно доволен.