Большой дом с красивыми наличниками на окнах оказался на вид уже довольно потрёпанным — годы его не пощадили. Просторное и затейливо украшенное крыльцо, на котором, вероятно, когда-то купцы пили чай из самовара, теперь было серым, поблёкшим. Доски пола гнулись и пищали. Над крыльцом виднелось резное изображение орехового дерева.

Внутри дома пахло щами и тестом.

Навстречу нам резво выскочил мальчик лет девяти, светлоголовый, как и мать. Его руки были в чернилах.

Он готовился что-то сказать матери, но увидев меня, воскликнул:

— Ой, здравствуйте!

— Вот, Димушка, гостья к нам!

Мальчик кивнул, а потом сказал матери:

— А я уже сочинение написал…

— Молодец! Я потом проверю.

— А про что же сочинение? — спросила я, улыбаясь.

— Про весну…

— Как здорово! Значит, ты учишься тут? В школу ходишь?

— Нет, — он покачал отрицательно вихрастой головой.

— Да не ходит он, — объяснила Оксана. — Некуда ему ходить. До ближайшей школы неблизкий путь, да и кто его будет водить в такую даль… Так и учу его сама. Вот война закончится — будем перебираться в город, там уже в настоящую школу его отдам.

Когда мы сели в просторной гостиной, обитой старенькими обоями, я рассказала Оксане откровенно обо всём — как бежала из лагеря, как её родной брат Вадим Острожский спас меня.

— Ну, не беспокойтесь, милая, — взяла меня за руку Оксана. — Останетесь пока у нас! Вот Вадим приедет… У него фантазия богатая, он что-то придумает. Знаете, какие он книжки читает! У нас никто вас не найдёт — такая глухомань! Тем более, что вы страдаете невинно… Вадим вас поддержит… А то, что вы честный и в чём-то необычный человек — это сразу видно! А сейчас давайте посмотрим и разложим продукты, да будем готовить ужин, а то уже темнеет.

Действительно, часы с гирьками пробили пятый час ещё при входе в комнату. Углы потонули в темноте.

Мы прошли на кухню, и я выложила из мешка на стол банки с рыбными консервами и тушёнкой, сахар в кубиках, две буханки хлеба и ещё всякие редкие продукты, которыми не баловало военное время.

Оксана всплеснула руками при виде такого богатства.

— Ну, живём! Вот это да! Устроим пир на весь мир!

Я набралась храбрости и спросила:

— Оксана, а моё присутствие вас не очень стеснит?

Она махнула рукой:

— Что вы! Дом пустой, комнат хватает. Я вас поселю в комнате, где печка есть… А сын — он живёт в одной комнате со мной, он так привык.

— Оксана, я не в том смысле. В смысле питания. Не объем ли я вас?

— Гера, вы это бросьте. Не обеднеем. Что мы будем кушать, то и вы. У нас и картошка ещё осталась, и макароны, и крупы. Хозяйство своё небольшое есть — куры, корова. Так что — проживём! А там, глядишь, и война закончится!

Слёзы навернулись мне на глаза.

— Спасибо вам, Оксана. Вы так помогаете мне.

— Да что вы… Разве человек не должен помогать человеку? Вот ведь как — война, кажется, озверели все… А я думаю, что как раз сейчас мы должны держаться вместе друг за друга. Тогда выживем.

На пороге стоял Димка с моделью самолётика в руках и слушал речь матери.

***

В последующие дни я постепенно свыкалась с жизнью на хуторе.

Комнату мне выделили удобную, выходящую окном на занесённые снегом немые хуторские дома.

Внутри моего обиталища — привычная железная кровать с блестящими никелированными шарами, пружинным матрацем, украшенная вышивками, покрывалами и горой подушек, стол с керосиновой лампой, коричневый шкаф с книгами и журналами, откуда я сразу извлекла подшивку «Вокруг света», чтобы почитать на сон грядущий. По всей комнате разносился запах книг и каких-то приятных, неведомых сухих трав.

Я старалась помогать Оксане по хозяйству, ведь навыки рубки дров, разжигания печи и примуса, приготовления простой и бесхитростной пищи у меня уже были. Каждый день мы слушали сводки информбюро и молились, чтобы скорее закончилась война.

Успевала я и позаниматься с Димкой литературой, историей и танцами.

Да, и танцами!

Оксана, выпускница музыкального училища, садилась за рояль. Её лицо становилось вдохновенным и прекрасным, гибкие руки с длинными пальцами нежно и страстно бегали по клавишам и ударяли по ним, иногда она особым жестом подносила тонкую руку, чтобы поправить волосы или открыть нотную страницу, тогда рукав тёмно-синего с розами платья соскальзывал, открывая изящный локоть. И под звуки грибоедовского вальса, или Моцарта, или Сен-Санса, или Чайковского, мы с Димкой делали замысловатые танцевальные движения по гостиной, что давало нам толику веселья.