— Именно так я и полагал поступить, — согласился капеллан, — Пожалуй, произнесу несколько поминальных слов и простую молитву.

— Да, обязательно помолитесь, — сказал Уоррен. — Теперь нам очень нужны ваши молитвы.

— Простите, сэр?

— О, не обращайте внимания! Я просто витал в облаках, вот и все.

— Понятно, — кивнул капеллан. — И еще, сэр: быть может, вы имеете понятие, что заставило его так поступить?

— Как — так?

— Что заставило доктора совершить самоубийство.

— Ах, это! Наверное, просто неустойчивая психика. — Уоррен закончил шнуровать ботинки и встал. — Мистер Барнс, вы человек духовного звания, и притом лучший из всех, с кем мне приходилось иметь дело. Быть может, у вас есть ответ на вопрос, который меня тревожит.

— Ну, почему же я…

— Что бы вы сделали, — осведомился Уоррен, — если бы внезапно узнали, что жить вам осталось не больше двух месяцев?

— Ну, полагаю, продолжал бы жить почти как всегда — разве что, пожалуй, уделял бы побольше внимания своей душе.

— Весьма практичный подход. И, по-моему, самый здравый из возможных.

Капеллан пристально вгляделся в лицо Уоррена.

— Не хотите ли вы сказать, сэр…

— Садитесь, Барнс. Я включу печку пожарче. Вы мне нужны. Искренне говоря, я никогда особо не ратовал за то, чтоб ваш брат богослужитель участвовал в экспедициях. Но, наверное, бывают случаи, когда без вас просто не обойтись.

Капеллан сел.

— Мистер Барнс, — продолжал Уоррен, — этот вопрос я вам задал не из праздного любопытства. Если Господь не сотворит чуда, через два месяца мы все будем покойниками.

— Сэр, вы шутите?

— Вовсе нет. Вакцина непригодна к употреблению. Когда Морган надумал ее проверить, слать весточку на корабль было слишком поздно. Потому-то он и покончил с собой.

Говоря это, Уоррен вглядывался в лицо капеллана, но тот даже не вздрогнул.

— Честно говоря, я не собирался вам об этом сообщать. И больше никому говорить не намерен — по крайней мере пока.

— К этой мысли нужно привыкнуть, сжиться с нею, — произнес капеллан, — могу сказать по себе. Быть может, вам следовало бы сообщить остальным, дать им возможность…

— Нет, — отрезал Уоррен.

Капеллан воззрился на него.

— Так чего же вы ждете, Уоррен? На что надеетесь?

— На чудо, — ответил тот.

— На чудо?!

— Несомненно. Вы ведь верите в чудеса. Вам положено в них верить.

— Право, не знаю. Разумеется, кое-какие чудеса случаются — хотя назвать их чудесами можно лишь в переносном смысле, и порой люди придают им гораздо большее значение, чем они того заслуживают.

— Я не настолько наивен, — охрипшим голосом возразил Уоррен. — Чудо заключается в том, что туземцы — такие же гуманоиды, как и мы, но ни в каких прививках не нуждаются. И еще возможность чуда заключается в том, что только первые из высадившихся на Ландро людей пытались выжить без помощи прививок.

— Ну, раз уж вы об этом заговорили, — подхватил капеллан, — то чудом является и то, что мы вообще оказались здесь.

Уоррен бросил на него быстрый взгляд.

— Вот именно. Скажите-ка, как по-вашему, зачем мы здесь? Должно быть, так назначено судьбой. Или это необъяснимая игра таинственных сил, ведущих человечество по уготованному ему пути?

— Мы здесь затем, — отчеканил Барнс, — чтобы продолжить работы, начатые предыдущими изыскательскими партиями.

— И эстафету подхватят новые партии, которые придут вслед за нашей.

— Вы забыли, — заметил капеллан, — что все мы умрем, а к отправке новых экспедиций на смену поголовно погибшим относятся с большой неохотой.

— А вы, — возразил Уоррен, — забыли о чуде.

Основательно покопавшись в папке с бесчисленным количеством копий отчетов предшественников, Уоррен нашел нужный — отчет психолога, принимавшего участие в третьей экспедиции на Ландро — и углубился в чтение.

— Бред сивой кобылы, — наконец бросил он, припечатав бумаги кулаком.

— Я мог бы сказать тебе об этом, даже не читая, — заявил Буян. — Нет ничего такого, что хоть один сопливый молокосос мог бы рассказать бывалому ветерану вроде меня об этих абр… абер… абор…

— Аборигенах, — подсказал Уоррен.

— Вот именно. Это самое слово и вертелось у меня на языке.

— Тут говорится, — сообщил Уоррен, — что у туземцев Ландро сильно развито чувство собственного достоинства, что оно очень тонко настроено — именно так он выразился, — и существует тщательно разработанный кодекс чести в отношениях между собой.