Буян фыркнул и потянулся за бутылкой. Сделав глоток, он с беспокойством взболтнул остаток содержимого и поинтересовался:

— А ты уверен, что у тебя больше ничего на этот счет?

— Тебе лучше знать, — отрезал Уоррен.

— Это утешает, — покачал головой Буян, — очень утешает.

— Тут говорится, — вел дальше Уоррен, — что у них есть система взаимоотношений, соответствующая этикету, хотя и на довольно примитивном уровне.

— Ничего не могу сказать про соответствующие эти-как — там, но место насчет кодекса чести мне не по нраву. Да эти грязные скоты у покойника с глаз монетку стибрят! Я всегда держу лопату под рукой, и если хоть один высунет нос…

— В отчете этот вопрос рассмотрен весьма тщательно и занудно. Тут это объясняется.

— Да нечего тут объяснять! — стоял на своем Буян, — Ежели им чего приглянется, так они прошмыгнут по-тихому и утащат.

— Тут сказано, что это все равно что красть у богача, — пояснил Уоррен, — Как ребенок, повстречавший поле с миллионом арбузов, не видит греха в том, чтобы взять один-единственный арбузик из миллиона.

— У нас нет миллиона арбузов.

— Это просто аналогия. Наше снаряжение кажется этим лилипутам миллионом арбузов.

— Как бы там ни было, — возмутился Буян, — лучше им держаться подальше от кухни…

— Заткнись, — грубо оборвал Уоррен. — Я позвал тебя, чтобы поговорить по делу, а ты лишь хлещешь мое виски да разглагольствуешь о кухне.

— Ладно уж, ладно тебе. И чего же ты хотел спросить?

— Как у нас насчет контакта с туземцами?

— Какой контакт, ежели их не сыщешь днем с огнем? Когда они не нужны — их тут как грязи, а как понадобились — ни слуху ни духу!

— Будто знают, что нужны нам.

— Да откуда ж им знать?

— Понятия не имею, — пожал плечами Уоррен, — Просто ощущение такое.

— А как ты заставишь их говорить, ежели найдешь? — поинтересовался Буян.

— Подкупом. Взятками. Предложу им все, что только пожелают.

— Не годится, — покачал головой кок. — Они ведь знают, что надо просто хорошенько выждать — и все придет к ним в руки само, так что и просить незачем. У меня есть способ получше.

— Твой способ тоже не годится.

— В общем, ты попусту теряешь время. Нет у них никакого лекарства. Это просто адеп… адап… адепт…

— Адаптация.

— Точно. Это самое слово вертелось у меня на языке.

Буян подхватил бутылку, взболтнул ее, большим пальцем примерил уровень содержимого, а затем единым духом вдруг опорожнил ее и стремительно встал.

— Ладно, надо сварганить чего-нибудь удобоваримого. А ты тут сиди и ворочай мозгами.

Прислушиваясь к его удаляющимся шагам, Уоррен продолжал спокойно сидеть на своем месте.

«Надежды, конечно, никакой, — думал он. — Мне следовало знать об этом с самого начала, но я все же отодвинул эту мысль на задворки сознания, загородил ее болтовней о чудесах и надеждами на хранящийся у туземцев ответ. А ведь легче рассчитывать на чудо, чем на мифическое лекарство или знания туземцев. Да откуда же этим малюткам с совиными глазами знать медицину, если они не имеют понятия даже об одежде, до сих пор пользуются грубо сработанными каменными ножами и с величайшими трудами разжигают огонь, высекая искры ударами камня о камень?

Мы все умрем, все двадцать пять человек, а вслед за тем в лагерь открыто, не таясь и не крадучись, явятся малорослые лупоглазые туземцы и обберут все до ниточки».

Первым занемог Коллинз. Умирал он тяжко, как и все жертвы специфического вируса планеты Ландро. А незадолго до его смерти слег Пибоди: его мучила предшествующая болезни разрывающая голову тупая боль. А потом болезнь начала косить людей направо и налево. Сперва они вскрикивали и стонали в бреду, потом затихали и лежали как мертвые, за много дней до настоящей смерти, а внутренний огонь пожирал их, будто выползший из здешних пустошей изголодавшийся хищник.

Помочь им было почти нечем — те, кто еще держался на ногах, ухаживали за больными, утешали их, купали, стирали и регулярно меняли постельное белье, кормили немощных бульоном, который Буян варил теперь в самых больших кастрюлях, да заботились о том, чтобы у больных всегда была под рукой свежая холодная вода, способная ненадолго остудить иссушенное жаром горло.

Первые могилы были глубокими, а холмики венчали деревянные кресты с аккуратно выписанными на перекладинах именами и прочими сведениями. Но рабочих рук становилось все меньше, да и у тех силы убывали, так что постепенно могилы превратились в неглубокие рытвины.

Для Уоррена действительность слилась в подобие нескончаемого кошмара. Дни тянулись жуткой вереницей; снова и снова одно и то же: забота о больных, рытье могил и запись в экспедиционный журнал имен умерших. Поспать удавалось лишь урывками — когда изредка выпадал свободный момент или когда от изнеможения все валилось из рук, а налившиеся свинцом веки смеживались сами собой. Время от времени Буян ставил перед ним еду, и тогда Уоррен торопливо заглатывал ее, не чувствуя вкуса и даже не интересуясь, что именно поглощает.