Тут венецианцы, прежде молча наблюдавшие за происходящим, стали горланить. Все поносили Ингунду. Не обошли насмешками даже председателя Аллегри.

По пути к дожу Фоскари, которого снова мучил звон в ушах, Крестьен Мейтенс узнал о внезапном повороте судьбы. Он взволнованно протолкался к месту происшествия. Его увидел Чезаре Педроччи и через головы людей прокричал:

— Мейтенс, вы должны мне еще десять скудо! Как договаривались!

Медик неохотно кивнул. Он бросил на Аллегри беглый, полный презрения взгляд. При виде выловленных из воды трупов Мейтенс только покачал головой. Затем, обращаясь к адвокату, спросил:

— Где она? Где Эдита?

Педроччи огляделся по сторонам. Стражники удалились вместе с Ингундой Доербек.

— Только что была здесь!

Толстенький медик, о котором никогда нельзя было подумать, что он может выйти из себя, обернулся вокруг своей оси в поисках Эдиты. Затем, словно лев, которому дали понюхать крови, прыгнул к Педроччи, схватил его за глотку, затряс так, что у адвоката искры из глаз посыпались, и, едва не плача, закричал:

— Ты, вонючий адвокатишко, вместо того чтобы позаботиться о девушке, думаешь только о деньгах! Где Эдита?

Еще бы немного, и Мейтенс задушил бы Чезаре Педроччи голыми руками, но трое храбрецов вмешались и освободили адвоката из смертельной хватки возмущенного медика.

Некоторые зеваки утверждали, что видели, как Эдита шла по направлению к Рива дегли Скиавони. Двое других спорили с ними, заявляя, что девушка точно скрылась в южном боковом входе в базилику собора Святого Марка.

— Все это ложь! — кричали две старухи. — Девушка с коротко стриженными волосами села в барку и направилась к острову Гвидекка.

На самом же деле Эдита, наконец-то свободная от пут, незамеченной пробралась сквозь толпу зевак и направилась к кампо Санто-Стефано, в нескончаемый лабиринт улочек и переулков, где хорошо ориентировались только венецианцы, жившие здесь с самого рождения. Поскольку Эдита часто ходила здесь со своей госпожой, она знала церковь Санто Стефано, колокольня которой накренилась вскоре после ее возведения.

Когда девушка вошла в кампо, пошел дождь. Вдоль стен домов ютились оборванцы. Только иногда за высокими окнами видно было движение. Ничто не настраивает на столь грустный лад, как венецианское кампо в дождливый день, но оборванцы, спешившие к церкви Санто Стефано, еще больше усиливали гнетущее впечатление. Эдите ни разу не доводилось бывать здесь утром, и поэтому ей никогда не приходилось наблюдать за тем, как сюда приходят кормиться все бедняки в округе. Босоногий падре и какая-то монахиня, стоявшие на ступенях церкви, наполняли горячим супом глиняные черепки, выуженные из мусора. Кроме того, здесь давали пару кусков хлеба, и каждый должен был за это осенить себя крестным знамением и произнести начало какой-нибудь молитвы.

Эдита почувствовала, что голодна, поэтому не колеблясь встала в длинную очередь, тянувшуюся к церкви. Невысокий бородатый старик, стоявший перед ней и бормотавший себе под нос что-то невнятное, внезапно повернулся, оглядел девушку с головы до ног и проворчал:

— А тебя я здесь раньше не видел. Ты откуда?

— Нет, — ответила Эдита, которая не до конца поняла, что ей было сказано.

— А, ты голодна, девочка, — заметил старик, и голос его стал немного приветливее. — Нюхом чую.

Эдита непонимающе глядела на него. Может быть, к ней пристал гнилостный запах поцци? Она отвернулась.

— Но ведь в этом нет ничего постыдного! — закричал старик. — Жрать от пуза — вот что постыдно. Поверь мне, дитя, я в своей жизни много раз наедался до отвала!

Он сложил руки на животе.

— Я имею в виду, так, что меня начинало рвать. Но знаком мне и голод, и его запах. Сытые пахнут иначе. Не хочу сказать, что лучше. Сытые пахнут жиром. Из их пор сочится жир, как сукровица из раны, тьфу ты пропасть! Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да, да! — ответила Эдита в надежде, что старик удовлетворится этим, потому что их разговор уже начал привлекать всеобщее внимание.

— Послушай, — снова начал старик, на этот раз еще тише. — Если хочешь, я возьму тебя к монашкам из Санта Маргарита. Там бедняков кормят на полчаса позже. У меня есть еще одна монетка для переправы через Большой Канал. Но… — он приложил палец ко рту, — об этом никто не должен знать. Кстати, меня зовут Никколо, но все называют меня il capitano.

Босоногий монах, которого все бедняки называли «падре Туллио», разливал суп деревянным черпаком. Стоя перед монахом, старик трижды осенил себя крестным знамением, привычным жестом сложив указательный и средний пальцы правой руки и касаясь ими лба, груди и обоих плеч, и тут же принялся быстро-быстро, так, что дух захватывало, читать «Аве Мария» на латыни, по многолетнему опыту попрошайки зная, что это гарантировало двойную порцию.

Когда подошла очередь Эдиты, монах в растерянности замер: