Куликовская-Романова увидела огромные животноводческие и молочные комплексы – мощные предприятия по производству мяса и молока. В них с утра до вечера ревел, надрывая сердце, голодный скот. Нет кормов. Нет электричества. Прилавки и витрины деревенских лавок и магазинов вместо продуктов завалены сказочно дешевой заграничной водкой и чистым спиртом. Нет людей. Деревни выглядели, как после битвы с вражеским войском: в придорожных канавах, на подворьях, неубранных огородах, словно трупы павших, валялись пьяные – взрослые, подростки и даже дети. Вместо работы, хлеба и школы, новая власть, сбросившая с шеи народа «большевистское иго», дала народу голод, водку, детский секс и мучительную, хоть и быструю смерть.

А в это же время в Россию шли сухогрузы из США, Канады, Аргентины и Чили, которые везли в Россию иностранное зерно по 70 и даже 100 долларов за тонну. Они завозились для тех, кто сказочно обогатился на шоковых реформах Гайдара, ввергших за грань нищеты. Шло в Россию мороженое мясо, сухое молоко, консервы и спирт – за русское золото, неприкосновенный запас, который 80 лет копили для своей страны большевики. А в кабинете бывших партийных руководителей Ленинграда сидел самовлюбленный профессор права, страдающий недержанием речи, бесчувственный и жестокосердый человек, для которого массовая гибель и мучительное вымирание его соотечественников – всего лишь «побочные результаты» реформ. Именно он первым произнес знаменитую историческую фразу, на редкость циничную, ставшую на несколько лет оправдательной формулой для палачей России: «Гибнет советская экономика, говорите? Нам не нужна такая экономика. По пожарищу все растет быстрее». И вот только что он не захотел помочь даже ей, приехавшей, чтобы хоть как-нибудь, сколько ей отпущено сил, помочь страдающей России.

Два дня назад у нее случился приступ мерцательной аритмии после того, как на русской таможне русские таможенники откровенно потребовали взятку за то, чтобы пропустить в Россию медицинское оборудование, которое она купила за свои пенсионные деньги и на пожертвования таких же, как она, русских людей скромного достатка, потомков эмигрантов, живущих в Канаде и США. Куплено – для русских же больниц, в которых нет для бедного человека ничего – даже таблетки аспирина, причем чаще всего – фальшивого! В то время как в Петербурге каждый год закрывается по нескольку больниц и поликлиник, оставшаяся медицина превратилась в сказочно прибыльный и жестокий бизнес, изощренный и безжалостный по отношению к 90 процентам населения России, обслуживающий исключительно богачей. Бедным остается надеяться на себя и на аптеку.

Наблюдая жизнь соотечественников, Ольга Николаевна сделала еще одно ужасное открытие: аптека в демократической России стала очень эффективным механизмом геноцида с колоссальным радиусом поражения. Очень хорошим, а главное, дешевым оружием массового уничтожения. Со стороны ничего не видно. Способ тихий, незаметный, эффективный. Непосредственно русских никто не убивает. Не нужны крематории и газовые камеры. Теперь русские убивают себя сами, покупая лекарства, которые не лечат. Фармацевтический бизнес, в котором обращается не менее 70 процентов фальшивых лекарств, дает прибыль в тридцать-сорок раз большую, нежели наркоторговля. В фармацевтике нет такого риска и накладных расходов. Но главное, не нужно специально создавать спрос.

А спроса на наркоту – работа очень хлопотная, рассчитанная на перспективу. Особенно оживилась наркоторговля в России, после того как наркодилеры стали широко практиковать новый метод создания устойчивого спроса – доставку наркотиков прямо в школы (первая доза – бесплатно!) и приобщать к ним школьников уже со второго класса.

Создавать искусственный спрос на лекарства не надо. Он создается сам и растет с каждым днем. Из средства поддержания здоровья и спасения жизни аптечное дело превратилось в мощнейшее оружие убийства русских, в одну из самых изощренных и безжалостных систем обогащения тех, кто успел с помощью того же Собчака захватить больницы, поликлиники, медицинское оборудование. Скоро это медицинское ворье его отблагодарит, когда ему придется спасаться бегством от прокуратуры и прятаться сначала в клинике, а потом спасаться от ареста за границей…

Спустившись по каменным ступеням и пройдя мимо памятника Ленину, который в исполнении скульптора Вучетича оказался поразительно похож на обезьяну, она молча села в автомобиль, дожидавшийся ее на площадке за кованой оградой Смольного.

Это был тот самый, нам знакомый, старенький москвич-412 с форсированным двигателем. Только за рулем сидел не Иванов, а Онтонов. Иван Иванович Иванов вместе с Новосильцевой был в Москве: там графинька должна была повидаться с Немцовым, который обещал ее принять – правда, после долгих ходатайств, к которым пришлось даже подключать атташе по культуре посольства Франции. Куликовская-Романова с Новосильцевой знакома еще не была, но надеялась, что скоро познакомится. Заботу о Куликовской-Романовой взяли на себя в Петербурге те же неофициальные лидеры местной православной организации, среди которых было несколько отставных офицеров ГРУ, два бывших крупных партийных работника, генерал милиции и группа «Православные писатели России», которую возглавлял Николай Коняев, у которого ненависть к большевикам удивительным образом сочеталась с любовью к творчеству Михаила Шолохова – «коммунистического Толстого», члена КПСС и ЦК КПСС.

– Можно домой, Владимир Васильевич? – попросила она Онтонова. – Очень я устала от разговора с вашим мистером Собчаком.

– Но ведь вы там пробыли не больше двадцати минут, – удивился Онтонов.

– А мне показалось – целый день, – устало улыбнулась Куликовская-Романова.

– И можно ли узнать, каким был разговор, Ольга Николаевна? – поинтересовался Онтонов.

– Отвратительным и бесполезным, – ответила она. – Еще вчера я наивно думала, что ваш мэр – джентльмен и государственный человек.

Онтонов усмехнулся. Именно вчера он не советовал Куликовской-Романовой ходить, но она заявила:

– Я предпочитаю все узнавать на собственном опыте. Хотя и хорошо помню, как по этому поводу высказался Гамлет.

– Как же? – спросил Онтонов. – Напомните, пожалуйста.

– «Жалкий опыт – ум глупца!» – так, кажется. Не ручаюсь за точность русского перевода, но за смысл точный. Не обижайтесь, Виктор Васильевич, но я с детства такая ненормальная – все надо попробовать самой.

– А если вам скажут: «Это – огонь, трогать нельзя»?