– Сейчас заправимся и в путь, – сказал Пьо, выведя спутников на пристань.

– Отлично, – бодро откликнулся Бондарь.

Лиззи промолчала, опасливо ступая по доскам, некоторые из которых совершенно прогнили и грозили провалиться под ногами. Море внизу плескалось и хлюпало. Звуки нагоняли тревогу. Словно под пристанью притаилось громадное чудище, почуявшее добычу.

Один из корейцев остался на берегу, преграждая пути к отступлению. Второй удалился вместе с Пьо, смерив на прощание Лиззи столь красноречивым взглядом, что она поплотнее закуталась в свое порядком перепачканное пальто.

– Что будет дальше? – тихо спросила она.

– Положись на меня, – ответил Бондарь, почти не разжимая губ.

– На яхте должен быть телефон, – сказала Лиззи. – Как думаешь, нас выручат, если ты найдешь возможность связаться с Моск…

– Ш-ш… Это не твоя забота.

– Почему ты не хочешь меня успокоить? Нас никто не слышит, и здесь нет стен с ушами.

– И все равно лучше помалкивать, – произнес Бондарь, с удовольствием закуривая одну из трех возвращенных ему сигарет. – Или беседовать на отвлеченные темы.

– Что значит отвлеченные? – нервозно спросила Лиззи.

– Можешь поговорить со мной о погоде, например.

– Очень увлекательно… – Лиззи осмотрелась по сторонам. Округу застилал туман, низкое свинцовое небо готовилось пролиться дождем. Солнце едва-едва угадывалось за сплошной пеленой туч. – Плохая погода, – констатировала Лиззи, стараясь не замечать, как глухо звучит ее голос в мутном сыром воздухе. – Погода скверная.

– Тем лучше, – пожал плечами Бондарь. – Не было бы ненастья, не было бы и погожих дней.

– Почему?

– А что бы тогда считалось хорошей погодой? Все время тепло, светло, безветренно. С чем сравнивать?

– Это обязательно – сравнивать? – наморщила нос Лиззи.

– Безусловно, – твердо ответил Бондарь. – Не увидишь ночи, не оценишь рассвета. Элементарно, Лиза. Тот, кто все это придумал, – Бондарь очертил в воздухе окружность, охватывающую все, что попадало в поле зрения, – тот, кто создал и запустил нашу Землю на орбиту, позаботился о том, чтобы не давать нам киснуть от скуки и не скучать самому. Представь себе, что у тебя все ровно, гладко, без неожиданностей и потрясений. – Бондарь смахнул с плеча американки прицепившуюся паутину и соринки. – Ты ни о чем не думаешь, ни о чем не беспокоишься, хрустишь себе чипсами и поплевываешь в потолок.

– И что здесь плохого? – удивилась Лиззи.

– Плохого в этом ничего нет, – согласился Бондарь. – Но стала бы ты смотреть шоу, участникам которого абсолютно нечем заняться? Я имею в виду так называемое реалити-шоу. У игроков нет поводов для ссор, они живут на всем готовеньком, их вообще ничего не колышет. Тоска зеленая, верно? – Дождавшись утвердительного кивка, Бондарь заключил: – Вот режиссеру и приходится придумывать всякие штучки, чтобы расшевелить эту публику.

– Режиссеру? – Лиззи посмотрело на небо. – Что же получается? – Она зябко поежилась. – Мы все живем кому-то на потеху? Мне не нравится такая мысль. Она обидная.

– При желании можно выйти из игры, – сказал Бондарь, роняя окурок в щель между досками. – Рассказать тебе одну историю?

– О, да! Обожаю разные истории.

– Жил-был когда-то такой принц, Гаутама, – заговорил Бондарь. – Отец у него был сказочно богатым, и он решил устроить сыну сплошной праздник длиною в жизнь. Принц имел все, о чем только можно мечтать, а царские слуги оберегали его от тягот внешнего мира. В общем, это был рай на земле, но однажды Гаутама случайно стал свидетелем чьих-то похорон, и безоблачное существование для него закончилось. – Бондарь невесело усмехнулся. – Как сказал поэт: «Крошка сын к отцу пришел и спросила кроха: «Что такое хорошо, если все так плохо?»

– Не совсем понимаю: какой кроха, какой сын?

– Принц Гаутама. Отец ему что-то соврал. Но встревоженного принца это не устроило, он нарядился в рубище и отправился странствовать по свету. Навидался всякого, нахлебался прелестей жизни…

– Нахлебался, – задумчиво повторила Лиззи. – Это звучит не очень пристойно, не так ли?

– В общем, хлебнул лиха. – Бондарь повернулся на треск заведенного мотора, увидел лодку, плывущую к пристани, и заговорил быстрее. – Сел принц-бродяга под деревом, пораскинул мозгами и решил, что лично ему вся эта карусель не нравится. Вокруг сплошные страдания, бедствия, болезни. Одни мрут, другие убивают, третьи на всех остальных наживаются. И Гаутама сказал себе: «Все, с меня хватит. Я выхожу из игры».

– Но как? – Лиззи посмотрела по сторонам, словно надеялась обнаружить некий чудесный выход. – Суицид?

Бондарь тихонько засмеялся, привлекая американку к груди:

– Зачем суицид? Гаутама твердо решил, что ему в нашем мире делать больше нечего, и – фьють! – испарился с бренной земли. Теперь его называют Буддой. Считается, что он достиг просветления и попал прямиком в нирвану.

– Может, и мне попробовать стать святой? – то ли в шутку, то ли всерьез спросила Лиззи.

– Попробуй, – ответил Бондарь в той же манере. – Только учти, Гаутама просидел под своим деревом всю жизнь. Лично меня такая перспектива не устраивает. Уж лучше я буду играть в эту игру без правил, чем куковать под баньяном и ждать у моря погоды.