— И всё же Кетлер бросил загадочные слова. А с какой колкостью он их произнес!

— Да он всегда говорит с издевкой, Васютка. Не принимай близко к сердцу.

— Не знаю, не знаю.

К вечеру пришел кнехт из соседней комнатки и сказал Карлусу:

— Забери два ватных матраса. Господин Вернер у нас добрый.

Ночью оба долго не могли уснуть. Тесно прислонившись друг к другу спинами, чтобы не так донимал холод, каждый думал о своем. Васютку преследовала одна и та же мысль: почему командор потащил его за собой в Мариенбург и не оставил в своем замке? Почему он вновь оказался в мерзлом каземате? Если здесь он пробудет несколько дней, то вновь подхватит простудный недуг, кой может привести его к смерти. То же ожидает и бедного Карлуса. Но ему-то за что такое наказание? Он ни в чем не провинился. Вот уж действительно: необычно ведет себя этот Вернер. И все-таки почему, Господи?! Но он так не находил ответа.

Утром вновь заявился Кетлер.

— Еще не сдохли, добрые приятели? Вам крупно повезло. Сегодня выступаем из Мариенбурга.

— Куда?

— Ты слишком любопытен, пленник. Советую тебе как можно реже высовывать язык.

— Язык на замок не запрешь, Кетлер.

— Господин Кетлер… Будь моя воля, я бы твой поганый язык не только на замок запер, но и вырвал из глотки.

— Да уж ведаю тебя, кровавого палача, — зло произнес Васютка.

Кетлер с большим трудом сдержал свою необузданную ярость.

— Скоро я не только вырву твой язык, но и по частям рассеку твоё тело, собака!

С этими словами Кетлер вышел из комнатушки, а Васютка обернулся к надзирателю.

— Куда ж немцы выступают?

— Ума не приложу, Васютка, — развел руками Карлус. — Должно быть, к новому месту сбора.

— Ближе к сече, — предположил невольник.

Дружины двигались к реке Кеголе, на коей стояла крепость Раковор.

После морозных дней и неистовых метелей, с 4 февраля 1268 года началась оттепель. Снег посерел, стал рыхлым, на полях появились проталины, а через десять дней снег и вовсе истаял.

Ратники радовались теплу, пригревающему солнышку, щебетанью полевых и лесных птиц. Всем стало гораздо легче: в морозы и метели дневки и ночевки были не сладки. Ныне же и грязь не великая помеха, да и та денька через три-четыре подсохнет.

Когда да Раковора оставалось верст семь, князь Дмитрий вновь собрал военачальников на совет.

— Наступает решающий час, воеводы. Сегодня мы дадим отдых дружинам, а завтра утром облачимся в доспехи и подступим к Раковору. Русь веками грезила Варяжским морем, дабы утвердиться на нем и выйти на морские просторы. Море нам нужно до зарезу [158] . Наши ладьи с товарами будут ходить в северные страны и приносить нам немалую выгоду. И не в одной торговле дело. Утвердившись на море, к нам хлынут не только заморские купцы, но и иноземные зодчие и розмыслы, в коих нуждается Русь. Всё это надобно для процветания нашего Отечества. И чтобы вековые мечты исполнились, ныне мы всем располагаем, — и добрым войском, и горячим желанием победить и осадными орудиями, перед коими не устоять ни одной каменной крепости. Я верю в ваше мужество, воеводы!

На сей раз никто не спорил. Каждый князь заверил большого воеводу, что его дружина не посрамит земли Русской.

Довольный ответами княжьих мужей, Дмитрий Александрович вновь обратился с прежней, настоятельной просьбой:

— После совета прошу всех разойтись по своим дружинам. Надо еще раз проверить всё ли готово к битве, да и воинов подбодрить. Ведаю, что перед сечей у многих ратников на душе неспокойно. Чего греха таить — на легкую победу рассчитывать не приходится. Некоторые ратники с поле брани могут и не вернуться. Война бескровной не бывает. Каждого ратника обойдите. Пусть он почувствует уверенность в своих силах… Я же — к Анисиму Талалаю. От его пороков и метательных снарядов будет очень многое зависеть… В добрый путь, воеводы!

Утром, облачившись в ратные доспехи, войско потянулось вдоль реки Кеголы. Дмитрий Александрович, как и обещал, не стал одеваться в свой, видный всем дружинам, нарядный и драгоценный доспех. Он отказался и от корзна, кой всегда приметен даже вражеским полкам. Теперь он — обычный воин: медный шелом, простая, но довольно прочная кольчуга, меч в дешевых ножнах, овальный красный щит.

Большого воеводу лишь осудил Мелентий Коврига. Молвил своему ближнему послужильцу Сергуне Шибану:

— И чего придумал, наш стратиг? — последнее слово боярин произнес с насмешливой колкостью. — Де, враг не изведает, если его, князя, с коня свалят. Сгиб-де, рядовой воин, не велика для войска потеря. Да разве так можно? Он же большой воевода. Его каждый воин должен в сече зреть.

— А вдруг большого воеводу со стен стрелой сразят?

— Туда ему и дорога, — глухо, с нескрываемой желчью, отозвался Коврига.

— Да ты что, Мелентий Петрович? — ахнул Сергуня. — Тогда всё войско дрогнет, и не видать нам Раковора. Потеря большого воеводы всегда плачевна.