Битва остановилась.

К Васютке, который вместе с Карлусом находился неподалеку от шатра дерптского епископа Александра, подъехали Вернер с Кетлером.

— Переодевайся, русич, — приказал командор.

Кетлер протянул пленнику узел, в котором находилась бывшая одежда Васютки: темно-вишневый кафтан, шапка, опушенная лисьим мехом, бархатные портки и красные сафьяновые сапожки. Вся одежда вычищена, приведена в должный порядок.

— К чему это, Кетлер?

За Кетлера ответил фогт Валенрод:

— Я знаю, что твой отец, посланник ростовского и переяславского князей, Лазута Скитник, находится в этом войске. Я отпускаю тебя, купец, к твоему отцу. Ступай и радуйся жизни.

— И ради этого великий магистр остановил битву? — удивился Васютка.

— Да, купец. У великого магистра доброе сердце.

— Здесь какой-то подвох, Вернер.

— Мне не отпущено время на пустые разговоры, купец. Садись на коня.

Однако у командора была большая проблема: ни Отто Руденштейн, ни он, Вернер, так и не могли определить — кто же из семи князей, приведших свои дружины в Ливонию, является Дмитрием. Пришлось фогту взять с собой глашатая, который, после нескольких гулких ударов в литавры, зычно восклицал:

— Великому магистру нужен для переговоров князь Дмитрий!

Дело оказалось нелегким. Попробуй, услышь слова толмача-глашатая в громадном стотысячном войске.

На драгоценные доспехи фогта Валенрода был накинут на плечи тонкий белый плащ, испещренный черными крестами. Обок с ним ехали глашатай и Васютка в своем русском облачении.

Русичи диву давались:

— Кто-то из наших едет. Чудно!

— Как он среди немцев оказался?

— А, может, какой-нибудь изменник.

Да и сами крестоносцы недоуменно пожимали плечами. Откуда взялся в войске этот русский человек? Зачем первый рыцарь Ливонского Ордена ведет его к князю Дмитрию?

Наконец-то глашатай был услышан большим воеводой. Пока он ничего для себя не уяснил. Остановка битвы была совершенно непредсказуемой. А уж появление русского человека — и вовсе малопонятно. Что же задумал великий магистр?

— Тебе нельзя сказываться князем Дмитрием, — молвил ближний боярин, также участвующий в сече, Ратмир Елизарыч.

О том же произнес и Неждан Корзун:

— Если в тебе, князь, узнают большого воеводу, то рыцари кинут все силы, чтобы тебя загубить. Давай я назовусь князем Дмитрием.

— И не подумаю, Неждан Иванович. Ты уж в годах, а меня рыцари всё еще за юноту принимают… Волошка! Доставь-ка мне княжеское корзно. Приму посла великого магистра по-княжески.

После очередного удара в литавры и возгласа глашатая, кой находился от князя Дмитрия в пятидесяти шагах, большой воевода накинул на плечи княжеское корзно и поднял руку.

— Остановитесь! Я — князь Дмитрий!

Вернер и его сопутники придержали коней. Командор пытливо глянул на князя и тотчас безошибочно его распознал. Он! Князь Дмитрий, которого видел в Переяславле.

— Я приветствую тебя, доблестный воевода, — начал свою речь командор. — Ты совершил поступок мужа, перейдя Кеголу и напав на наше рыцарское войско. Похвально!.. Но вначале скажи, есть ли в твоей дружине твой посланник, боярин Лазута Скитник?

— Мои бояре по хоромам не отсиживаются.

— Отлично.

Вернер сдернул с головы пленника шапку и Лазута Егорыч, бывший неподалеку от большого воеводы, ахнул:

— Васютка!.. Сынок.

— Мы здесь, Васютка! — с неописуемой радостью закричали братья.

— Молчать, купец, — негромко приказал командор. — Ты еще успеешь наговориться с отцом. А если надумаешь без моего дозволения поскакать к своим, то немедля погибнешь. Кетлер проткнет тебя копьем. Да и с коня ты не сможешь убежать.

Ноги Васютки, на всякий случай, были накрепко привязаны сыромятными ремнями к стременам коня.

Из глаз Лазуты Егорыча скользнула в седую бороду скупая слеза. Его душа была на седьмом небе. Васютка, его родной сын Васютка, коего он давно оплакал, жив! Господи, какое же это счастье! Мать-то, Олеся Васильевна, как обрадуется!..

А фогт Вернер продолжил свою речь:

— Я буду говорить от имени великого магистра Отто Руденштейна. Он, как член братства Ордена святой Марии, решил совершить благочестивый поступок и приказал отпустить пленника, сына Лазуты Скитника, к своему отцу.

— Я хорошо ведаю поступки великого магистра. Все его деяния несут своекорыстную цель. В этом мы уже недавно убедились. О каком же благочестии можно говорить, когда Отто Руденштейн нарушил клятву крестоцелования? — сурово произнес князь Дмитрий.