Особая забота для воеводы, князей, бояр и дружинников — корм для лошадей. Конных всадников более двадцати тысяч. Потребовались сотни розвальней [131] , на кои были нагружены рогожные кули с овсом и большие возы сена.

Князь Дмитрий еще заранее предупредил каждого удельного князя:

— Биться с крестоносцами будем в основном на конях. Путь предстоит далекий, а посему овса и сена взять не в обрез, а с запасом. Иначе выйдем на ливонца на отощалых лошаденках. Какая уж тут битва? Каждый обоз сам буду доглядывать!

И тут подал свой голос (совет князей и бояр происходил в Переяславле) боярин Коврига:

— А может, князь Дмитрий Александрович, нам большие обозы не снаряжать?

— И что ж ты предлагаешь, Мелентий Петрович? — нахмурился князь.

— Так ить по весям Литвы пойдем.

— ?

— Литва то и дело на наши земли нападала и разбойничала. Не худо и нам поживиться, когда по литовским деревням пойдем. Там и сенца, и овса, и разной снеди прихватим. Чего нам ливов жалеть, коль они нас не щадили?

Князь Дмитрий отнесся к словам боярина довольно сурово:

— Худая речь твоя, Мелентий Петрович. Стоит нам одно литовское село разорить, как вскинется вся страна. И доведется нам биться на две стороны. Но тому не бывать. Уж, коль выбрали меня воеводой, то твердо скажу: тот, кто позволит разорить хоть один литовский дом, буден без пощады наказан. И слово своё я сдержу.

Когда войско вступило в первую литовскую деревню, то она оказалась пустой: все жители, уведя с собой лошадей и скот, и, увезя кормовые припасы и пожитки, скрылись в лесах.

Тогда Дмитрий Александрович снарядил в очередное поселение гонца, повелев ему сказать, что русичи никого не тронут и грабить никого не станут. Многие из ливов не поверили и вновь сбежали в леса, некоторые же остались и были крайне удивлены, что русичи не только их не тронули и ничего в домашнем хозяйстве не разорили, но даже погреться в дома не попросились.

Следующее село уже в лесах не укрывалось. Местный староста вышел к воеводе, низко поклонился и сказал:

— Ливонские рыцари нас насмерть устрашили. Де, руситы всех мечами посекут, даже младенцев на копье вскинут, а жен и дочерей сраму предадут. Пожитки и скот себе загребут, а дома в пепел обратят… Но слух прошел, что вы обижать наш народ не собираетесь. Так ли это, воевода?

— Изрядно же вас орденские братья запугали. Нешто вы забыли, как в не столь далекие времена, наши народы жили в мире и добром согласии? Ни один литвин не боялся русских людей и даже просил защиты от тех же крестоносцев, кои неустанно на вас набегали.

— Твоя правда, воевода. Простой народ никогда не хотел войны с руситами. Это наши местные князья со своими дружинами набегают на ваши земли, чтобы чем-то поживиться и еще больше разбогатеть. Мало им своего добра, стервятникам! Мы же, маленькие людишки, всегда против таких набегов. Князья и князьки, когда идут со своими головорезами, и нас грабят подчистую. Плохое наше житье: и свои разоряют и ливонские рыцари, а крестоносцы пуще всего. Будем молиться за тебя, воевода, чтобы побил ливонца.

— Побьем, отец. Орденские братья забудут, как опустошать и захватывать чужие земли.

— Да спасет вас Христос и ниспошлет вам победу, — вновь с поклоном произнес староста и, глянув на заснеженных ратников, добавил. — В избы-то заходите, обогрейтесь, перекусите малость. Житье наше хоть и скудное, но чем богаты, тем и рады.

Из Великого Новгорода примчал гонец на взмыленном коне. Конь так и повалился у белого воеводского шатра.

Могутный мечник Волошка хотел, было, остановить нарочного, но тот (сам — дюжий детина) оттолкнул Севрюка широким плечом и распахнул полы утепленного шатра.

Волошка же, дружинник, хоть молодой, но бывалый, шмякнул незнакомого вершника увесистым кулаком по голове, да так крепко, что нарочный растянулся у шатра.

— Будешь знать, как к князю напродир пробиваться!

Дмитрий Александрович, услышав шум, вышел из шатра, спросил Волошку:

— Что тут у вас?

— А Бог его знает, княже. Какой-то вершник, без спроса и ведома, помышлял к тебе прорваться, вот я, и шмякнул его легонько. А вдруг он какое-нибудь зло умыслил?

Дмитрий Александрович глянул на павшую лошадь и, с неодобрением в голосе, произнес:

— А конь был породистый. Такого доброго скакуна загубил.

Каждый дружинник давно уже знал, что князь жалел любую загнанную лошадь.

— И чего примчал, дуралей? Да еще коня запалил, — вторя князю, проворчал Волошка.

— Сам дуралей, — приподнимая голову, очухавшись от удара, сердито вымолвил нарочный. — Я — посыльный от новгородского вече со спешной вестью.

Дмитрий Александрович подал нарочному руку и молвил:

— Поднимайся, посыльный, и проходи в шатер, коль прибыл от новгородского вече.