Мелентий Коврига, забыв про окружающих, перекрестился.

А Сергуня Шибан усмешливо подумал:

«Трусоват наш боярин. Еще и до сечи далеко, а он уж у Бога милости просит. Ох, как не хотелось идти ему в поход. Какими только словами князя Дмитрия не поносил! Он только до девок наипервейший храбрец. До сих пор Марийку вспоминает, да его, Сергуню поругивает. Упустил-де красну-девку, дурья башка. Девка-то смачная, для утехи лучше не найдешь. Знает толк в девках старый кобель… А вот Марийку жалко. Не везет девушке. В Переяславле только и разговоров. Повстречался Марийке молодой купец Васютка Скитник, сын важного человека Лазуты Егорыча, кой самому ростовскому князю служит. Полюбили-де друг друга, но любовь их была недолгая: убили немецкие купцы Васютку. А за что? Один Бог ведает. Вот как в жизни бывает. Марийке этой надо в ноги поклониться. Она его, Сергуню, от лихих людей спасла, а то бы лежать ему убитым посреди леса. Славная девушка, а он еще норовил ее к боярину утащить. А человек этот — и вовсе дрянь.

Коврига не только великий прелюбодей и худой воин, но и страшно пугливый боярин, когда садится за стол. Мелентий Петрович боится отравного зелья. Нет-нет, да и молвит ближнему послужильцу:

— Сколь именитых людей отравили, и не токмо татаре, а свои же дворовые люди. Глаз да глаз за ними!

Коврига завел строго установленный порядок кормления. Ключник испытывался перед дворецким [116] . Он ставил перед ним яства и всё отведывал. Дворецкий, отведав, относил поднос стольнику; тот же, приняв блюдо, должен был покушать в глазах боярина, прежде чем ставить к нему на стол. А чашник, как поднести пить своему властелину, сам отливал в ковш и выпивал, и уж потом подносил к боярину. То же самое происходило и с всякими лекарствами в виде порошков, «пользительных» настоек и отваров [117] .

Сергуня вновь глянул на боярина и вздохнул. Ратоборцем его не назовешь. Меч Ковриги, поди, заржавел в злаченых ножнах. Побаивается битв Мелентий Петрович. А ведь боярин, хоть и в годах, но в доброй силе. На медведя можно выпускать. Так нет: чуть, где сеча — к обозу жмется.

Сам же, Сергуня Шибан, побоищ не чурался. Не раз бывал он в сечах, и никто не мог ткнуть в него пальцем и сказать, что Шибан в сражениях труслив как заяц. Напротив, бывалые воины его похваливали: молодец-де, Сергуня, лихо бился, не то, что твой боярин.

Шибан принимал похвалу, как должное. Принимал с достоинством. Своего меча он не посрамит ни в какой битве. Что же касается боярина Ковриги, то Сергуня (особенно после неудачного похищения Марийки) стал всё чаще помышлять — навсегда покинуть Мелентия Петровича. Не к лицу ему, отважному и вольному человеку, выполнять гнусные поручения похотливого Ковриги. В этом походе он отличиться в боях с крестоносцами, и попросится в дружину князя Дмитрия Александровича.

На время похода Дмитрий Александрович облачился в свой княжеский доспех. В сече же, как и задумано, он наденет на себя шелом и кольчугу рядового воина.

Сейчас же на князе стальные бахтерцы из наборных блях, «наведенных через ряд серебром, на голове — низкая, изящно выгнутая ерихонка [118] , имевшая на венце и ушах золотую насечку, а на тулье высокий сноп из дрожащих золотых проволок, густо усыпанных во всю длину их яхонтовыми искрами. Сквозь полку ерихонки отвесно проходила железная золоченая стрела, предохранявшая лицо от поперечных ударов Блестели серебряными разводами наручи и рукавицы. На плечи падала кольчатая бармица [119] , скрещенная на груди и закрепленная круглыми серебряными бляхами.

На поясе, плотно стянутом пряжкой поверх бахтерец и украшенном разными привесками, «звенцами» и «бряцальцами», висел крыжатый меч в драгоценных ножнах. У бархатного седла с серебряными гвоздями и с такими же коваными скобами прикреплен был булатный топорик с фиолетовым бархатным черенком в золотых поясках».

Поверх доспеха развевалось на ветру зимнее (на меху) алое корзно, застегнутое на правом плече золотой пряжкой. Штаны из мягкой кожи были всунуты в красные сафьяновые сапоги.

Обок воеводы ехали сыновья Ярослав Ярославича, Святослав и Михаил, как бы подчеркивая своё знатное представительство. В челе общерусского войска обычно ходил сам великий князь, но на этот раз, изменив издревле заведенный порядок, Ярослав Ярославич решил отсидеться в своем стольном граде, и послал вместо себя сыновей, кои и должны возглавить рать. Но еще в своих палатах великий князь предварил ненужную обиду сыновей:

— О гордыни забыть. Войско вверяю переяславскому князю. В свары с ним не вступать, но и честь свою блюсти. Пусть князь Дмитрий не забывает, что под боком у него находятся сыновья государя всея Руси… Уразумели, как себя вести, сыны?

— Уразумели, отец. С двоюродным братцем своим в распри вступать не будем, но и помыкать собой не позволим.

Так и ехали впереди войска три брата, внуки князя Ярослава Всеволодовича.

Князь Дмитрий Александрович внутренне посмеивался:

«Брательники власть показывают. Подле воеводы-де идем. В чести! А того не понимают, что обоим надлежит впереди своей владимирской дружины идти. Так нет, под владимирским стягом едет тысяцкий. Можно было брательникам и подсказать, но уж лучше пока промолчать. Пусть поважничают. Перед битвой же он поставит и Святослава и Михаила в полки железной рукой».

Остальные князья не чванятся: каждый идет в челе своей дружины. Даже новгородский князь Юрий Андреевич, не последовав примеру своего дяди, прихватил с собой тысяцкого Кондрата и посадника (главы боярской верхушки) Михаила, и пошел на Ливонский Орден. Он мог бы тоже ехать близь общерусского воеводы, но остался с новгородцами.

Виден червленый стяг и Довмонта Псковского. Держится уверенно, молодцом. На ратных советах (во время привалов) высказывает толковые предложения, к коим он, князь Дмитрий, всегда прислушивается. Довмонт — коренной житель Литвы, и не ему ли давать советы. Литву, по коей ныне следует войско, он знает вдоль и поперек, особенно дороги и местных властителей. Одни могут сделать ночную вылазку и напасть со своими воинами на спящую рать, другие — выступить побоятся, но могут подрубить лед в речушках и реках, дабы напакостить русскому войску. Третьи же не сделают ни того, ни другого, но вести рать по их владениям — совершить большой крюк, что не входило в планы воеводы. Ценен и крайне необходим был для русичей Довмонт Псковский!