– - А как же ребенок, кинд, что она с ним будет делать?

– - О, нет. Таблетка проглотить и никакой кинд не будет. Это очень просто. Хочешь, я и тебе принесу таблетка. Ты выбери себе мальчика и делай с ним динь--динь, сколько хочешь.

Марина кивнула головой в знак согласия. Ей эта мысль очень понравилась. Тем более ей хотелось быть, как все -- современной девушкой. Моника не только достала для Марины, но и привела ей высокого, белобрысого, прыщавого молодого человека, который увел ее к себе домой, пользуясь тем, что его родители были в отпуске. Он тут же разделся донага и сказал Марине:

– - Глотай таблетка.

Марине он сразу не понравился. Лицо бледное, все в веснушках, нос картошкой, зубы редкие, кривые, одна губа толстая, другая тонкая, живот синий прыщавый, а там внизу рыжие жидкие волосы и длинная тонкая с мизинец сосиска, совершенно безжизненная да еще скривленная. Марину чуть не вырвало.

– Я не хочу и не могу, - сказала Марина, глядя на таблетку, как на смертельную дозу яда.

Хайнс вытаращил водянистые глаза и даже слегка покраснел от обиды. Видно было по его прыщавому лицу, что он что-то решал напряженно и быстро. Наконец, он как-то шамкая, произнес:

– Не прийти глюпо.

Он схватил ее за руку и потянул вниз. Когда ее ладонь ощутила нечто неприятное, почти слизкое, он сжал ей пальцы и удивительно, эта противная штука начала затвердевать, брезгливость куда-то запропастилась и наружу выползло любопытство: а как он будет вести себя там? Если он реагирует на простое прикосновение ладони и пальцев, то что с ним будет там, в глубине?

– Ладно, черт с тобой конопатый кавалер, - произнесла она проглатывая таблетку.

Хайнс снял с нее одежду, заставил ее стать на четвереньки, дабы она приняла позу животного и стал вводить свою сосиску в нужное отверстие.

Процедура лишения девственности была весьма прозаичной, начисто лишенной романтики, без поцелуев и жарких объятий и, конечно же, без признания в любви.

– - Это что-то похоже на случку животных: я была сучкой, а ты кобелем, -- сказала Марина Хайнсу, когда они уже сидели и пили пиво, а Хайнс при этом курил какой-то вонючий табак.

– - О, зер гут, -- сказал Хайнс, -- у тебя дыр...дыр, как это сказать на русский?
– - Ханс порылся в словаре, -- а дырочка, у тебя очен узкий дырочка и горячий дырочка и ми получайт кайф. Моя еще будет динь, динь.

Марина посмотрела на него злыми глазами и показала ему комбинацию из трех пальцев.

– - А это не хочешь, конопатый хмырь?

– Во ист хмырь?
– спросил Хайнс, но Марина пожала плечами. Он долго рылся в словаре, но не смог найти это слово и очень расстроился.

– - Динь, динь хочет моя. Давай динь-динь на попка.

– - Подожди свой муттер, (свою мать), и сделай ей в попку, свинья, -- расхохоталась Марина.

– - О, нет, "их" не есть швайн. Руссише швайн -- да. ( Я не свинья. Русская свинья -- это да).

Марина оделась, оттолкнула Хайнса у двери, он пытался преградить ей путь, и уехала домой. Благо матери не было дома: она бы определила, что с дочерью что-то неладное. Марина приняла душ, тщательно намылила тело и вымыла свою теперь уже греховную подружку и дала себе слово, что больше с мужчинами ничего такого иметь не будет, поскольку никакой радости от этого нет и быть не может, это все так противно и грязно. А когда вспомнила про попку, так вообще в глазах помутилось.

О своем разочаровании она рассказал Катрин. Та посочувствовала ей и сказала, что из любого положения можно найти выход. Она приглашает ее на свой день рождения, где будет много мальчиков.

– - Какой тебе понравится -- скажи мне, и все будет тип топ.

Так Марина познакомилась с Томасом немного смуглым, чуть кудрявым мальчиком с темными волосами. У него, правда, были серые глаза и жидкие брови.

Как и предыдущий мальчик, Томас не особенно церемонился с ней. Он снял с нее трусы здесь же на вечере, запершись с ней в одной из комнат, но в отличие от предыдущего (Хайнса), уложил ее на спину, долго целовал в живот, в грудь и ниже пупка, а потом заставил ее обнять свою уже затвердевшую сосиску ладошкой. Она это сделала, и ей показалось, что это хорошо. Во всяком случае, она знала, что это не деревянная палка, которую ей предстоит принять в себя, а нечто живое, как бы дышащее, как бы упрашивающее: скорее-скорее, ибо только там я могу выдать все, на что я способен.

Это было уже нечто другое, и Марина стала податливой и мягкой, как воск. Томас делал все очень осторожно, заботился не только о себе, как этот противный прыщавый Хайнс, но и о ней. Она это оценила и шла с ним на контакт, как ее папа на свою любимую работу. Так Томас стал тем человеком, с которым она гуляла не только в лесу, держа свою одежду под мышкой, но и где угодно и решительно никого не стеснялась.

Большой любви у нее к Томасу не было. Да и незачем было проявлять какое-то сумасшедшее чувство, от которого одни головные боли: он был всегда под рукой, и всегда выполнял ее желания.